За пределами сообщений: как информация влияла на рост государств

Тамим Ансари, автор книги «Цивилизация рассказчиков: как истории становятся Историей» рассказывает, как наша способность создавать и распространять точную информацию и абстрактные идеи повлияла на всемирно-исторические процессы.

Цивилизации — это облака идей, не имеющие центра и границ; они слишком велики и слишком расплывчаты, чтобы ставить себе конкретные задачи и слаженно их реализовывать. В то же время объединения людей по признаку родства — роды, кланы и т.п. — слишком малы, чтобы воплощать в жизнь такие масштабные проекты, как ирригационные системы в долине Нила или Хуанхэ. Для решения задач такого масштаба требовались промежуточные формы общественных объединений, в которых были бы определенные роли и правила. Чтобы заполнить пробел, возникли государства.

Государства усилили эффект узких групп, превратив прежде бесформенное общество во что-то вроде социальных клеток. Подобно биологической клетке, у которой есть ядро и мембрана, у государства есть правительство и граница — идущая по периметру линия, иногда нечеткая, отделяющая внутренний мир от внешнего. Государства нуждаются в определенных механизмах для поддержания своей эффективности, например, чтобы выполнять функцию обмена сообщениями — коммуникацию. Под коммуникацией я подразумеваю все то, что делают люди, чтобы передать друг другу некую информацию: свои мысли, желания, намерения и т. п. То есть влияние и размер государства были ограничены скоростью и эффективностью, с которыми его члены могли обмениваться такими сообщениями.

Во времена, когда человеческие общности были представлены небольшими группами охотников и собирателей, люди взаимодействовали лично. Днем они расходились по делам, но на ночь все собирались вместе. Если кому-то нужно было сообщить что-то важное конкретному человеку или всей группе, он мог это сделать самое позднее ближайшим вечером.

Но постепенно группы росли и со временем стали слишком большими, чтобы каждый знал каждого. Ни один человек в долине Нила не мог лично знать всех остальных ее обитателей и напрямую контактировать с ними. Коммуникация, которая связывала государство в единое целое, отныне нуждалась в цепочке передачи: один человек сообщал информацию другому, тот третьему и т. д.

Чтобы создать что-то наподобие нильской ирригационной системы и поддерживать ее в рабочем состоянии, требовался скоординированный труд многих тысяч людей. Каждый из них должен был внести свой крошечный вклад в реализацию общего крупномасштабного плана. Если б эти отдельные действия не соответствовали друг другу, общие усилия ни к чему бы не привели. Нужен был единый центр принятия решений, из которого бы поступали приказы этим тысячам людей, обеспечивая их слаженную работу и, по сути, превращая их в конечности единого организма, управляемые одним мозгом. Кроме того, такой масштаб делал невозможной простую передачу сообщений по цепочке: один человек должен был передавать сообщение множеству других людей, которым надлежало передать его еще большему числу людей и т. д. Только этим способом сообщения, исходящие из центрального источника — от фараона, царя, вождя, верховного священнослужителя, совета старейшин или кого угодно другого, — могли достичь каждого из тысяч участников общего предприятия. Ничего удивительного, что многие ранние цивилизации были так привержены строительству пирамид: египтяне воздвигали их как мавзолеи для знати; месопотамцы — как храмы для богов; майя — как площадки для религиозных ритуалов. Осмелюсь предположить, что людям нравилась форма пирамиды отчасти из-за ее метафорической силы: она символизировала нечто основательное, присущее цивилизованному существованию.

Когда появилась центральная власть, которой приходилось управлять рассредоточенными на обширном пространстве массами людей, ключевую роль стала играть скорость коммуникации. Если на доставку сообщения уходило два дня и еще два дня на доставку ответа, задержка получалась равной четырем дням. За это время многое могло случиться. Когда прибывал очередной приказ правителя, вполне вероятно, он уже не соответствовал текущей ситуации. Следовательно, от скорости передачи сообщений во многом зависело, какого размера территорией могла управлять центральная власть.

Конечно, в 2000 г. до н. э. события развивались не так стремительно, как сейчас. Приказ вполне мог оставаться актуальным и спустя несколько дней. Но даже в этом медленно меняющемся мире существовал некий временной предел, после превышения которого решения из центра безнадежно устаревали и больше не могли соответствовать реальным обстоятельствам. Что это был за предел? Три дня? Четыре?

Чисто теоретически давайте предположим, что он составлял семь дней: люди, живущие за пределами семидневной зоны передачи сообщений, находились вне контроля центральной власти. Если на этой территории возникала чрезвычайная ситуация, ждать приказов из центра было смерти подобно: управление брал на себя кто-то из тех, кто находился ближе к месту действия.

И здесь решающее значение приобретают орудия. Во времена охотников и собирателей практически не существовало коммуникационных технологий. Скорость передачи сообщений равнялась скорости пешехода. Человек физически более-менее крепкий мог за неделю доставить информацию на расстояние около 130 км и вернуться с ответом, да и то при условии, что он двигался с постоянной скоростью час за часом и день за днем, что бывало далеко не всегда, потому что ему приходилось преодолевать реки, карабкаться по горам, отбиваться от диких животных и разбойников. В доисторические времена даже самые могущественные вожди контролировали территорию в радиусе не больше 50 км.

Одомашнивание лошадей произвело революцию в политической жизни. Всадник может двигаться в среднем со скоростью около 13 км/ч, что составляет около 100 км в день и, соответственно, увеличивает предельный радиус контроля примерно до 700 км. Разумеется, и на лошади гонцу в древности приходилось преодолевать реки и горы, отбиваться от разбойников и зверей, так что эту цифру лучше сократить где-то до 550 км — таков был максимальный размер государства в те времена.

Но ситуация менялась: по мере развития межрегиональной торговли люди начали строить дороги и мосты, сведя на нет такие влияющие на скорость факторы, как труднопроходимые леса и реки. Люди все больше контролировали принадлежащую им территорию, что снижало опасность нападения диких животных и разбойников. Развитие инфраструктуры постепенно позволило увеличить до максимума скорость передвижения посыльных на лошадях. А вместе с этим вырос и возможный размер государств.

В Месопотамии первыми политическими единицами были города-государства, первым из которых появился Урук — примерно 5500 лет тому назад. Этим городом правил Гильгамеш, легендарный герой самой древней дошедшей до нас письменной эпической поэмы. Предположительно Гильгамеш действительно был царем, а его город Урук окружала 10-километровая стена, то есть он непосредственно правил территорией площадью около 8 км2, однако известно, что правители Урука также контролировали значительные земли вокруг города. Фактически их власть распространялась примерно на 240 км с севера на юг и на 80 км с востока на запад, что было пределом для коммуникационных технологий той эпохи.

Но время шло, технологии развивались. Через 1000 лет после Гильгамеша другой месопотамский правитель, Саргон Аккадский, выстроил империю, которая простиралась почти на 1600 км с юго-восточной до северо-западной оконечности и занимала площадь около 0,8 млн км2. Восемь столетий спустя фараоны Нового царства в Египте превзошли рекорд Саргона на 20 процентов. Прошло еще 800 лет, и ассирийцы, а затем вавилоняне контролировали территории вдвое больше, чем те, что принадлежали Саргону. Империи росли пропорционально увеличению скорости коммуникации, что в свою очередь отражало развитие технологий и инфраструктуры.

Но скорость — это только один фактор. Другой — точность передачи информации. Когда сообщение передается в устной форме от человека к человеку, люди могут неосознанно искажать его содержание. Вспомните игру в «испорченный телефон», когда участники по очереди шепчут друг другу на ухо какую-нибудь фразу; редко бывает, чтобы до последнего человека она дошла в неизменном виде. Чем больше звеньев в цепочке передачи, тем больше страдает точность сообщения.

В древние времена хорошая память считалась важным качеством, хотя запоминать в основном приходилось священные тексты. Однако общества и взаимодействия между людьми все более усложнялись, и память становилась непрактичным средством. Поэтому возникла графическая форма фиксации устной речи — письменность.

В Месопотамии к 2000 г. до н. э. широко использовалась клинопись: клиновидные черточки выдавливались заостренной палочкой на влажной глиняной поверхности. Этот вид письменности возник, скорее всего, в торговой среде.

Самые ранние записи были найдены на глиняных контейнерах, которые одни торговцы отправляли другим. Они сообщали, что лежит в контейнере и в каком количестве; благодаря этому получатель знал, что ему привезли то, что нужно. Для обеих сторон такие надписи служили гарантией в торговой операции. Если на контейнере было написано: «Двенадцать жемчужин», доставивший его слуга не мог заявить, что хозяин прислал кувшин с виноградом. Ранняя клинопись содержала специальные знаки для хлеба, зерна, пива и других товаров, которыми обычно торговали в этом регионе.

Считается, что клинопись изначально представляла собой пиктограммы — схематические рисунки конкретных вещей, но к тому времени, когда она получила широкое распространение, символы перестали визуально соответствовать объектам. В этом не было нужды. Основных товаров в местной торговле циркулировало относительно немного, и все участники вполне могли запомнить, как они обозначаются. Форма значков определялась не соответствием между изображением и смыслом, а легкостью и скоростью написания. А поскольку значки приходилось быстро выдавливать на влажной глине, пока она не затвердела, клинышки и черточки взяли верх над рисунками.

В тот же период в Египте развивалась другая система письменности — иероглифика. Она имела религиозное происхождение. Первые иероглифы были рисунками на стенах храмов и гробниц знатных людей; они повествовали о реальных или мифических событиях, представляя собой бессловесную форму изложения историй наподобие мод-ных сегодня комиксов. Постепенно рисунки становились все более простыми и стилизованными, пока не превратились в глифы — символы, обозначающие категории. Глифы все еще были довольно тесно связаны с представляемыми ими объектами, поэтому человеку не требовалось специальных знаний, чтобы понять их смысл. Так, глиф солнца представлял собой кружок с точкой посередине, а глиф человека схематически изображал человеческую фигуру.

А затем финикийцы совершили важнейший концептуальный скачок. Они специализировались на морской торговле и постоянно пересекались с людьми, говорящими на разных языках. Для удовлетворения своих специфических нужд финикийцы разработали систему письменности, где знаки обозначали не конкретные предметы и явления, которых в мире несметное множество, а произносимые звуки — а их всего несколько дюжин. С помощью своего фонетического алфавита финикийцы могли, например, записать, как люди на далеком берегу приветствуют друг друга, и во время следующего визита расположить к себе местных жителей, поздоровавшись с ними на их родном языке.

Главным достоинством финикийской системы была ее простота и универсальность. Несмотря на то что фонем — неделимых звуковых единиц — существовало не так-то много, они позволяли составить практически бесконечное количество слов. С помощью этой системы люди могли записать не только «Привет!» на чужом языке, но даже свои мысли — любые, не обязательно касающиеся конкретных предметов. Вы могли зафиксировать буквально все, что способны произнести вслух, и, если ваш почерк разборчивее моего, другие люди (или вы же) впоследствии легко бы прочитали записанное.

Придуманный финикийцами принцип оказался настолько удачным, что лег в основу последующих систем письменности по всему Средиземноморью, от Леванта до Иберии, и повлиял на другие системы, существовавшие в то время в регионе. Возьмем, например, иероглифику: она отлично подходила для религиозного использования, но была слишком громоздкой и неудобной для
повседневной коммуникации в сложном бюрократизированном обществе Древнего Египта с его интенсивной хозяйственной деятельностью. Вот почему возникла параллельная система упрощенных глифов — иератика. Иероглифы по-прежнему использовались для священных текстов, но административные документы, договоры, частная корреспонденция и т.п. писались на скорую руку иератическим письмом. Постепенно иератические глифы стали использоваться наподобие символов в ребусах. Как вы знаете, в ребусе английское слово son («сын») допустимо обозначать символом солнца (sun); следовательно, фамилию Карсон можно зашифровать рисунками автомобиля (car) и солнца (sun). После того как упрощенные изображения предметов превратились в знаки, их стали использовать и комбинировать с другими знаками на основе звучания, и так пиктограммы начали эволюционировать в сторону фонограмм.

Иератическим письмом можно было писать быстрее, чем полноценными иероглифами, но эта система по-прежнему насчитывала несколько тысяч знаков, что делало ее трудной для изучения. Постепенно иератика также оказалась вытеснена в область религиозных текстов, а в повседневной жизни стала использоваться еще более упрощенная и более фонетическая система—демотика. К 30 г. до н. э., когда Египет был завоеван Римом, демотика превратилась в полностью фонетическую алфавитную систему наподобие той, которую изобрели финикийцы.

Между тем в Китае развитие письменности шло совершенно другим путем—не в сторону фонетики, а в противоположном направлении. Подобно иероглифике, китайское письмо начиналось с пиктограмм—стилизованных изображений конкретных объектов. Например, дерево на письме обозначалось крошечным схематическим рисунком дерева.

Такая система как нельзя лучше подходила для коммуникации в долине реки Хуанхэ, где относительная изолированность отдельных деревенских общин стала причиной постепенного расхождения их разговорных языков.

В китайской письменности пиктограммы эволюционировали в идеограммы — знаки, которые представляют не конкретный объект, а идею, такую как любовь или справедливость. Идеограммы можно сравнить с математическими символами. Когда два человека, скажем француз и русский, видят числа 3 или 7432, они называют их по-разному, но понимают одинаково. Идея существует отдельно от ее звукового выражения.

По мере развития этой системы стало возможным выражать письменными символами понятия, для которых не существовало слов в устной речи, то есть письмо, по сути, стало самостоятельным языком. Такая письменность, не привязанная к конкретному разговорному языку, имела свои преимущества. Прежде всего она позволяла центральной власти через издание документов управлять людьми, говорящими на множестве разных языков, и это имело глубокие последствия для дальнейшей истории Китая.

Потребности торговцев и бюрократов породили не только письменность, но и систему математических символов: письменную запись чисел. Когда торговец запечатывал в контейнер дюжину жемчужин, ему нужно было указать не только то, что там находится, но и точное количество товара. Первоначально в клинописи семантическая и математическая информация не разделялась. Если рисунок снопа ячменя означал просто «ячмень», то три одинаковых рисунка означали «три снопа ячменя». Но такое представление было неудобным, когда речь шла, скажем, о 56 снопах. Поэтому числа постепенно отделились от предметов и превратились в самостоятельные элементы, которые можно было представлять собственными знаками. Таким образом, математика тоже стала своего рода языком — но особым его видом, способным пересекать культурные и языковые границы в неизменном виде.

Если обмен сообщениями можно сравнить с нервной системой социального организма, то сами письменные сообщения — с клетками памяти. Но аналогично тому как жизнеспособность человеческого организма обеспечивается не только мозгом, испускающим нервные импульсы, так и социальная общность связывается в единое целое и начинает слаженно функционировать благодаря не только сообщениям, которые власть рассылает тысячам подчиненных, но и бесчисленным потокам материальных благ. В любом обществе, каким бы примитивным оно ни было, существует система, посредством которой люди обмениваются произведенными товарами и используют навыки друг друга к взаимной выгоде.

В XVIII в. шотландский философ Адам Смит предложил красивую теорию, согласно которой в самых ранних человеческих обществах существовала бартерная экономика: один человек ловил рыбу, другой шил обувь, и, когда рыбаку требовались сапоги, он шел к сапожнику и выменивал их на рыбу. В конце концов, согласно теории Смита, такой обмен стал настолько неудобным, что люди придумали деньги. Но как они пришли к мысли, что один должен целыми днями делать обувь, а другой — только ловить рыбу? Этого Смит не объяснил.

Хоть теория Смита и кажется стройной, но, к сожалению, не удалось найти ни одного реального общества, в котором существовала бы описанная им бартерная система, потому что деньги, на самом деле, не изобретение. Как и язык, деньги — самопроизвольно возникающий побочный продукт человеческого взаимодействия. Это не вещь, это абстракция. Никто не обменивает корову на монету, потому что ему нужна монета. Человек поступает так, чтобы потом обменять монету на повозку. Деньги — просто способ обменять корову на повозку. Они выражают стоимость как нечто, отдельное от обладающих ею конкретных материальных благ, аналогично тому как математические символы выражают количество как категорию, отдельную от любых количественно определяемых предметов.

Когда у группы людей есть единица измерения, которая позволяет количественно выразить стоимость чего угодно, любое материальное благо можно обменять на любое другое материальное благо. Если коммуникация — это что-то вроде нервной системы социального организма, то деньги выполняют функцию кровеносной системы: они создают сеть каналов, по которым ценность свободно перетекает внутри этого организма. Что угодно в одном месте может быть превращено во что угодно иное в другом месте благодаря деньгам.

Деньги появляются в любом обществе, где существует товарный обмен, то есть во всех человеческих обществах.

В тюрьмах, где у людей обычно нет денег, валютой зачастую становятся сигареты. Помимо своей непосредственной ценности в качестве курительных табачных изделий, они приобретают еще одну ценность как средства, позволяющего измерять и сравнивать стоимость любых других товаров и услуг.

Месопотамские памятники письменности возрастом около 5000 лет показывают, что храмовая бюрократия — ядро каждой общины — вела детальный учет работ, выполняемых людьми в пользу храма, стоимость которых выражалась в бушелях ячменя. Но, когда работники приходили за оплатой, они не обязательно получали ячмень; они получали любые другие товары, стоимость которых была эквивалентна стоимости заработанного ими ячменя. В этом обмене не использовались наличные деньги, он основывался на кредитах, или долговых обязательствах. Таким образом, кредит существовал раньше денег. А когда появились деньги, они заменили собой не бартер — они заменили кредитно-долговые расчеты.

Древние правители накапливали огромные запасы золота не просто для того, чтобы что-то на него покупать. Золото служило мерилом их чистой стоимости. Когда они начали воплощать крупные проекты, требовавшие участия многих людей, золото превратилось в валюту.

Яркий пример — война, как объясняет Дэвид Гребер в книге «Долг. Первые 5000 лет истории». Чтобы покорять другие народы и земли, правитель нуждался в большой армии, которую ему приходилось кормить, одевать и размещать. Это требовало множества работников, которым также нужно было обеспечить крышу над головой, еду и одежду. Как все это организовать одному человеку? Головоломка имела простое и эффективное решение: правитель платил своим солдатам и работникам золотом и взимал с подданных налоги, также золотом. Чтобы получить необходимое для уплаты налогов золото, людям приходилось продавать товары и услуги солдатам, то есть задействовать свою предприимчивость, мастерство и ресурсы, чтобы поддерживать армию, которая поддерживала власть. Правителю оставалось только собирать налоги и платить солдатам жалованье; его чистое богатство не уменьшалось, потому что золото, которое он давал солдатам, вскоре возвращалось обратно в казну.

Все материальные блага, которые правитель принимал в счет уплаты налогов, становились местной валютой, но способность денег служить средством для торгового обмена не зависела от границ, языков или мировоззрений. Уже в 2000 г. до н. э. потоки товаров текли между такими удаленными местами, как Индия и Малая Азия. Межрегиональные торговые операции требовали обмена одной местной валюты на другие, действовавшие в отдаленных местах, что в свою очередь требовало расчета относительной стоимости валют. Эти расчеты выступали общим знаменателем, связующей нитью. Деньги появились благодаря математике, которая вместе с письменностью родилась из коммуникативных потребностей в мире, связанном межрегиональной торговлей, в основе которой лежало обоюдовыгодное взаимодействие между людьми, живущими в самых разных местах, что является сложным способом выразить следующую простую мысль: в социальной вселенной все со всем взаимосвязано.

Подробнее о книге «Цивилизация рассказчиков: как истории становятся Историей» читайте в базе «Идеономики».