«Возвращения не будет»: как пандемия изменила нашу психологию

Когда в XVII веке бубонная чума расползалась по Англии, сэр Исаак Ньютон сбежал из Кембриджа, где он учился, в семейный дом в Линкольншире. Ньютонам не приходилось тесниться, у них был большой фруктовый сад. В те смутные времена, перевернувшие обычную жизнь с ног на голову, Ньютон часто свободно размышлял, ведь ему не нужно было придерживаться графика или тратить время на взаимодействие с другими людьми. И именно тогда его заинтриговало падение яблока с дерева. Гравитация оказалась подарком чумы. А что принесла нам нынешняя пандемия?

Вероятно, каждый из нас задает себе этот вопрос. Если вы заболели, переехали, потеряли любимого человека или работу, обзавелись котенком или развелись, больше ели или больше занимались спортом, дольше принимали душ каждое утро или ходили каждый день в одной и той же одежде, то можно смело сказать, что пандемия повлияла и на вас. Но каков в конечном счете ее эффект? И когда мы получим ответы на эти вопросы? Ведь обязательно наступит время, когда мы сможем проверить личный баланс и увидеть в графе «кредит» нечто большее, чем седые волосы, более широкую талию и котенка. (Котенок — это очень даже хорошо.) Как психологически на нас скажется пандемия? Изменит ли она нас навсегда?

«Люди говорят о возвращении к нормальной жизни, а я не думаю, что это произойдет», — говорит Фрэнк Сноуден, историк пандемий из Йельского университета и автор книги «Эпидемии и общество: от черной смерти до настоящего времени». Сноуден 40 лет изучает пандемии. И прошлой весной, когда его телефон раскалялся из-за людей, желающих узнать, может ли история пролить свет на COVID-19, ему пришлось испытать все на своей шкуре. Он заразился коронавирусом.

Сноуден считает, что COVID-19 — не случайность. Все пандемии «поражают общества из-за особой уязвимости, которую люди создают своими отношениями с окружающей средой, другими видами и друг с другом», — говорит он. У каждой пандемии есть свои особенности, и эта, немного похожая на бубонную чуму, влияет на психическое здоровье. Сноуден считает, что вслед за первой пандемией COVID-19 разразится вторая — психологическая пандемия.

С этим согласна Аойф О’Донован, доцент психиатрии Института нейробиологии, специализирующаяся на травмах. «Мы имеем дело с множеством уровней неопределенности, — говорит она. — Случились поистине ужасные вещи, и они будут происходить снова, и мы не знаем, когда, с кем и как, и это действительно сложно с когнитивной и физиологической точек зрения».

По ее словам, воздействие пандемии ощущается во всем теле: когда люди чувствуют угрозу, абстрактную или реальную, активируется биологическая реакция на стресс. Кортизол мобилизует глюкозу. Срабатывает иммунная система, повышается уровень воспаления. Это влияет на работу мозга, повышая чувствительность к угрозам и снижая чувствительность к положительным моментам.

На практике это означает, что ваша иммунная система может активироваться, когда вы просто слышите чей-то кашель рядом с вами, видите маски и много синего цвета, замечаете незнакомца, который идет к вам, или даже, разговаривая с другом в Zoom, замечаете на заднем фоне уборщицу без маски. И поскольку регулирование довольно расплывчато и изменчиво, мы сами должны принимать множество решений. И это действительно высокий уровень неопределенности, считает О’Донован.

Уникальные характеристики COVID-19 усиливают это чувство неопределенности. По словам Сноудена, болезнь «намного сложнее, чем кто-либо мог представить вначале», ее формы изменчивы. У одних вирус проявляется как респираторное заболевание, у других — как желудочно-кишечное, у третьих оно может вызывать бред и когнитивные нарушения. У кого-то коронавирус оставляет длинный хвост последствий, а у многих протекает бессимптомно. Большинство из нас никогда не узнает, была ли у нас эта болезнь, а незнание побуждает постоянно прислушиваться к себе. Описание симптомов больше вызывает вопросы, чем рассеивает страхи: когда усталость переходит в утомление? Когда кашель становится «непрерывным»?

О’Донован вздыхает. Кажется, она устала. Сейчас очень напряженное время для исследователя травм, вся жизнь — работа. Она считает реакцию нашего тела на неопределенность «прекрасной» — это его способность мобилизоваться, чтобы избежать опасности, — но ее беспокоит, что оно плохо приспособлено к частым и продолжительным угрозам. «Эта хроническая активация может нанести вред в долгосрочной перспективе. Она ускоряет биологическое старение и увеличивает риск возрастных заболеваний», — говорит О’Донован.

В повседневной жизни неопределенность проявляется очень по-разному. В условиях кризиса мы пытаемся найти новые ориентиры в отсутствие привычных — школы, семьи, дружбы, распорядка и ритуалов. Привычные раньше ритмы — время в одиночестве и с другими людьми, поездки на работу и даже доставка почты — искажены.

Новая норма не сформировалась, лишь развивается отчуждение. Даже простой вопрос «Как дела?» полон подтекстов (не заразны ли вы?), и на него редко отвечают прямо. Скорее вы услышите тщательный отчет о загадочной высокой температуре, которая была еще в феврале.

Историк эмоций из Лондонского университета королевы Марии Томас Диксон говорит, что, когда разразилась пандемия, он перестал открывать электронные письма с фразой «Надеюсь, вы в порядке».

Старые «социальные танцы», как их называет психотерапевт Филиппа Перри — например, поиск места в кафе или автобусе, — не просто исчезли, унеся с собой возможность испытать чувство принадлежности, но были заменены танцами отторжения. Перри думает, что именно поэтому она скучает по очередям в Pret-a-Manger. «Мы все стояли, чтобы заплатить за бутерброды, которые потом приносили обратно за стол. Это было своего рода групповое мероприятие, даже если я не знала других людей в группе».

Очереди в пандемию не возникают органически. И вот уже пешеход шагает в сточную канаву, чтобы избежать контакта с вами, а курьер, с которым раньше вы всегда здоровались, пятится назад, увидев вас у двери. По словам Перри, когнитивное понимание того, почему мы избегаем других людей, не приносит утешения. Чувство отверженности сохраняется.

Слово «заражение» происходит от латинского «прикосновение», поэтому неудивительно, что во время пандемии социальное прикосновение демонизируется. Но какой ценой? Нейробиологи Фрэнсис Макглоун и Мерл Фэрхерст изучают нервные волокна, называемые С-тактильными афферентами, которые сосредоточены в труднодоступных местах, таких как спина и плечи. Они связывают социальные прикосновения в сложную систему вознаграждения — когда нас гладят, трогают или обнимают, высвобождается окситоцин. Он снижает частоту сердечных сокращений и подавляет выработку кортизона.

Но Макглоун обеспокоена. «Повсюду, где я вижу изменения в поведении во время пандемии, поднимается этот маленький флаг, это нервное волокно — прикосновение, прикосновение, прикосновение!» У одних людей — особенно у тех, кто находится в изоляции с маленькими детьми, — прикосновений больше, а у других — нет совсем. Изучив данные большого опроса, запущенного в мае, Фэрхерст обнаружила, что наибольшему риску негативных эмоциональных последствий от потери контакта подвержены молодые люди. «Возраст — важный показатель одиночества и депрессии», — говорит она. Потеря прикосновений вызывает «факторы, способствующие депрессии — грусть, снижение уровня энергии, вялость».

«Мы становимся будто бы не совсем людьми», — говорит Перри. Маски по большей части делают нас безликими. Дезинфицирующее средство для рук — это физический экран. Фэрхерст видит в этом «барьер, похожий на языковой».

Культурные потери подпитывают это чувство дегуманизации. Профессор Вадхэм-колледжа в Оксфорде Эрик Кларк, изучающий психологию музыки, руководил уличным пением в своем переулке во время первой изоляции, что «казалось почти спасательным кругом», но он скучает по живым концертам. «У меня появилось чувство деградации или эрозии моего эстетического «я», — говорит он. — Окружающий мир не так меня впечатляет, как посещение музыкальных мероприятий». А уличная музыка, как и уличные аплодисменты, прекратились несколько месяцев назад. Теперь «мы все живем как рис, сваренный в пакете, закрытые от мира в своеобразном пластиковом конверте».

Ничто в пандемии COVID-19 не дегуманизировало людей больше, чем отношение к смерти. Умирает ужасающее количество людей. Но прежде чем они становятся статистикой, умирающих приговаривают к изоляции. «Они буквально обезличены», — говорит Сноуден, потерявший сестру во время пандемии. «Я не видел ее, она не была со своей семьей… Это разрывает узы и разобщает людей».

На короткое время из-за пандемии у людей могло возникнуть ощущение, будто они каким-то образом оказались вместе в тех пластиковых конвертах, о которых говорит Кларк. Кто-то, например, придумал пластиковые занавески, через которые можно обнимать близких. «Если вы знакомы с литературой о катастрофах, то сразу после них вы обретаете эту альтруистическую общность, где все испытывают чувство общей судьбы, — говорит профессор Университета Сассекса Джон Друри, специализирующийся на психологии толпы. — Но вы не можете этого выдержать».

С деперсонализацией связано обостренное чувство индивидуализма — это сложная комбинация, позволяющая ощущать одновременно больше индивидуального и меньше человеческого. «Мы больше не вместе», — говорит музыкант Кларк.

Еще больше индивидуализма можно увидеть на международном и политическом уровне. Например, предложение Дональда Трампа о выходе США из Всемирной организации здравоохранения. А еще он предложил называть COVID-19 «уханьским вирусом» или «кунг-флю», и тут страх перед другим человеком — который вызывает пандемия, — объединяется с расизмом. Во многих местах, от Великобритании и Германии до США, наблюдается рост числа преступлений на почве расистской ненависти по отношению к некоторым азиатским общинам.

Что вы можете сделать и, вероятно, уже сделали, так это практиковать компенсирующее поведение. Иначе усугубится вторая пандемия, а также психологические последствия первой. В Шотландии, например, смертность от злоупотребления психоактивными веществами выросла на треть, British Liver Trust сообщает, что количество звонков на горячую линию выросло в 5 раз. Также резко возросло насилие в семье во всем мире.

Но даже самые незначительные изменения привычек могут быть очень эффективными. Фэрхерст, например, активнее пользуется парфюмом и дольше моет волосы — это «прямая активация» С-тактильных афферентных нервов, считает она. Данные ее исследования показали, что «те, кто больше ухаживает за собой, чувствуют себя менее одинокими». Сноуден выжил в изоляции отчасти благодаря группе школьных друзей, которые встречаются в Zoom каждую неделю, хотя не делали этого 56 предыдущих лет. Диксон занимался искусством со своими детьми. Друри, «очень функциональный человек», который раньше ходил пешком только в случае острой необходимости, теперь гуляет «ради эмоционального и психического здоровья».

«У нас были пандемии в прошлом, и мы все еще живы», — говорит Фэрхерст. Адаптироваться — значит выжить. Заметить изменения, какими бы маленькими они ни были, — значит ценить человечество.

Так изменит ли нас пандемия в долгосрочной перспективе?

О’Донован, в течение многих лет изучавшая посттравматическое стрессовое расстройство, считает, что за COVID-19 последует рост заболеваемости ПТСР. Также вероятно, что после COVID-19 ПТСР будет сложнее диагностировать. ПТСР страдают от 20% до 30% тех, кто попадает в отделения интенсивной терапии, но как быть с теми, кто опасается за свою жизнь в ранее безобидных ситуациях — например, в продуктовом магазине или в общественном транспорте? Может ли посттравматическое стрессовое расстройство быть вызвано необузданным кашлем близко стоящего незнакомца? Некоторые люди, которые вылечились от SARS в 2003 году, продолжают до сих пор лечиться от посттравматического стрессового расстройства — более десяти лет спустя. «У нас много работы, — говорит О’Донован.

Кроме того, существует вероятность, что страх перед COVID-19 может быть хуже самого заболевания. Друри считает, что люди легко научатся по-новому вести себя в толпе. Большой вопрос в том, как долго они будут бояться толпы. Он отмечает, что после взрывов в Лондоне в 2005 году уровень террористической угрозы снизился, и люди вернулись к своим привычкам путешествовать. Но этим летом, когда британское правительство призывало к массовому возвращению в офисы, многие сопротивлялись. «Они считали… что опасность все еще существует». Что последует за пандемией, будет зависеть от того, насколько люди будут чувствовать себя в безопасности. И при этом, чем сильнее «системное воспаление» из-за биологической реакции на стрессоры, тем более чувствительными они будут к предполагаемым социальным угрозам.

Поэтому неудивительно, что для историка эмоций Томаса Диксона пандемия по своим эмоциональным последствиям «сродни мировой войне». «Я предполагаю, что нас ждет глобальная рецессия. Мы столкнемся с серьезными страданиями, неравенством и бедностью. Это мировое событие с большими эмоциональными последствиями, и мне кажется, что в тяжелые времена эмоциональный репертуар людей меняется», — говорит он. По его мнению, в результате пандемии может развиться «более устойчивый и, возможно, более сдержанный эмоциональный стиль».

Сноуден говорит: «В чем-то очень плохом и темном есть луч надежды. Возможно, в результате этого мы трансформируем нашу систему здравоохранения, чтобы она уделяла должное внимание психическому, а также физическому здоровью. Может быть [пандемия] поможет нам переосмыслить назначение медицины».

И, возможно, подобно саду Ньютона, пандемия даст нам возможность увидеть то, что мы видели много раз раньше, но с новой четкостью. Кажется маловероятным, что все люди, работавшие раньше исключительно в офисе, захотят полноценно вернуться в него после вакцинации. Во многих городах вносятся изменения в схему дорог и запрещается использование автомобилей, а концепция Карлоса Морено «15-минутный город» популярна как в Париже, так и в Буэнос-Айресе. В конце XIX века в английских больницах появился телефон, чтобы люди, болеющие скарлатиной, могли общаться со своими близкими. Это прижилось. При коронавирусе FaceTime и Zoom стали таким же утешением (хотя, возможно, когда некоторые встречи все-таки вернутся в офлайн, и Zoom больше не сможет решать вопросы очередности выступлений и напоминать имена людей, нам, возможно, придется заново изучить некоторые навыки коммуникации).

«Мы можем использовать эту пандемию как движущую силу для перемен», — говорит Александр Уайт из Университета Джона Хопкинса. Он ратует за принятие в США универсального закона о здравоохранении, «чтобы предотвратить множество наихудших результатов, обусловленных неравенством, но также и в первую очередь свести к минимуму экономическое, социальное неравенство и неравенство в отношении здоровья. Есть условия для создания возможностей».

И, возможно, это самое важное — видеть, что эти времена создают условия для новых возможностей. Будет много проблем, последствия будут болезненными. Но есть возможность для ранее немыслимых изменений не только в общественных структурах, но и в частном порядке, лично. Мы месяцами жили в тесном контакте с самими собой. Мы будем глубже ценить некоторые простые вещи, которых мы лишились, и некоторые удовольствия, которые помогли нам пережить все это, даже если это всего лишь вкус свежего яблока. И в какой-то мере мы узнаем себя лучше.

Источник