Жизнь в чужой шкуре: чем опасна эмпатия

На сервисе BBC для маленьких детей CBeebies есть программа под названием Treasure Champs, цель которой — рассказать юным зрителям об их чувствах и о том, как ими управлять. В одном из эпизодов персонаж Барри — синий прямоугольник с розовыми бровями — расстроен из-за результата футбольного матча.

«Мы проиграли», — говорит Барри.
«Это не имеет значения!» — говорит Кари.
«Это я виноват. Я пропустил все голы».
«Я не понимаю, почему тебе так грустно. Просто забудь об этом.»
«Я не могу».
«Почему нет? Это всего лишь игра.»
«Ты не проявляешь большого сочувствия, Кари. Это значит побывать в шкуре другого человека».
«Твоя шкура мне не подходит, Барри».

Кажется, Барри дал довольно хорошее определении эмпатии — это значит спроецировать себя в чей-то разум, чтобы почувствовать то, что чувствует другой человек. Потому что, как говорится в этой серии, важно понимать чувства других людей.

Однако во взрослом мире достоинства эмпатии менее очевидны. В условиях, когда пандемия толкает нас в изоляцию, когда бушуют культурные войны, а в соцсетях разрастается беспрепятственная жестокость, кажется немного спорным предположение, что у сочувствия есть и обратные стороны. Однако в последние годы исследователи обнаружили, что неуместное сочувствие может быть вредным для вас и окружающих, приводить к истощению и апатии, да и вообще оно не всегда помогает тем людям, к которым обращено. Хуже того, склонность людей к сочувствию можно использовать, чтобы манипулировать ими и вызывать агрессию и жестокость. Так к каким чувствам нам стремиться, если не к эмпатии?

Слово эмпатия происходит от немецкого слова «Einfühlung», придуманного в конце 1800-х годов. Но, как написала в прошлом месяце в журнале Scientific American психолог Джудит Холл из Северо-Восточного университета, «эмпатия — это фундаментально расплывчатый термин». Одни считают это способностью читать своих собратьев или просто ощущать взаимосвязь с людьми, а другие видят в ней моральную позицию проявления заботы об окружающих. Даже среди исследователей, изучающих это явление, нет согласия.

Тем не менее, «несмотря на концептуальную слабость, большинство людей считают, что эмпатия связана с пониманием того, что испытывают другие люди, и с беспокойством о них», — пишет Холл.

Пол Блум, психолог из Йельского университета, определяет эмпатию как акт проникновения в чей-то разум с целью испытать его чувства. «Даже в этом узком смысле эмпатия может показаться очевидной силой добра. Здравый смысл подсказывает, что, испытав чужую боль, мы захотим позаботиться об этом человеке и помочь ему», — пишет он в журнале Trends in Cognitive Sciences. Однако это приводит к некоторым сложным моральным дилеммам.

Чтобы проиллюстрировать, почему, Блум рассказывает историю о смертельно больной 10-летней девочке по имени Шери Саммерс. Врачи внесли Шери в список ожидания лечения, которое облегчит ее боль и потенциально продлит жизнь. К сожалению, эта очень умная и смелая девочка знает, что дожидаться очереди ей придется недели или месяцы.

Представьте, как это влияет на жизнь Шери. Что бы вы сделали, если бы у вас была возможность поднять ее на вершину списка?

Когда участникам исследования была представлена (вымышленная) история Шери, примерно три четверти были готовы поднять ее наверх списка для получения лечения раньше.

Однако, как отмечает Блум, это означает, что каждому ребенку, который был выше Шери в списке, придется ждать еще дольше, а многие из них, возможно, больше заслуживали раннего лечения.

Это пример того, что психологи называют «эффектом идентифицируемой жертвы». Люди с большей вероятностью откроют свои сердца — или кошельки, — когда есть видимый бенефициар, чью боль можно облегчить. Благотворительная организация, которая проводит кампанию с историей одного страдающего ребенка, получает больше пожертвований по сравнению с фондом, использующим статистику по тысяче анонимных детей.

Как недавно написала журналистка Тиффани Вен для BBC Future, этот эффект также объясняет, почему многие люди глухи к сотням тысяч незнакомцев, умерших от коронавируса, но при этом возмущаются незначительной утратой личной свободы. Для большинства из нас самые страшные последствия пандемии остаются незамеченными.

Конечно, нет ничего плохого в использовании личных историй в достойном деле, но эффект идентифицируемой жертвы, тем не менее, выкачивает миллиарды долларов, которые могли бы принести пользу куда большему количеству людей. Если вы хотите помочь как можно большему количеству детей, доллар, потраченный на программы, например, дегельминтизации в развивающихся странах, принесет больше пользы, чем доллар, пожертвованный в США на дорогостоящую медицинскую процедуру. Еще сложнее привлечь внимание к проблемам, у которых нет конкретных жертв. Это, например, изменения климата, которые повлияют на будущие поколения, на людей, которые еще не родились.

Сочувствие абстрактным незнакомцам — особая проблема для человеческого разума. Концепция «oikeiōsis», первоначально описанная стоиками тысячи лет назад, говорит о том, как наша эмпатия к окружающим снижается в соответствии со степенью их приближенности к нашей жизни. Представьте себе серию колец: в самом центре — «я», внутреннее кольцо — семья, следующее — друзья, следующее — соседи, затем — племя или община, затем — страна и так далее.

Проблема, по словам Блума, возникает, когда манипуляторы используют эти «круги симпатий», чтобы повлиять на наше поведение и убеждения. Наше естественное сочувствие тем, кто нам ближе и больше похож на нас, можно использовать, чтобы спровоцировать антипатию к тем, кто не соответствует этим критериям.

В одном исследовании студентам рассказали о том, что их сокурсница борется за денежный приз в олимпиаде по математике против другого участника. Студентам дали возможность заставить этого участника съесть острый соус, чтобы отвлечь от состязания. Эмпатию к студентке усилили, подчеркнув, что она испытывает финансовые трудности, и участники были готовы дать большую дозу острого соуса ее невинному противнику.

Политики и активисты по обе стороны спектра часто играют на идее «мы и они», используя эмпатию и идентифицируемых жертв в политических спорах. Этот подход лежит в основе некоторых кампаний в социальных сетях по «вычеркиванию» людей, позволяет демонизировать иммигрантов и может разжигать ненависть и провоцировать насилие в отношении «чужаков». Линчевания в США иногда мотивировались рассказами жертв, пострадавших от преступлений чернокожих, пишет Блум. Лидеры манипулировали естественными склонностями людей к эмпатии, чтобы оправдать ядерные удары. Они утверждали, что запуск атомных бомб в далекую Японию спасет жизни миллиона американских солдат — «наших ребят».

Последний недостаток эмпатии — это эмоциональное воздействие, которое иногда приводит к неспособности что-то предпринять. Философ Сюзанна Лангер однажды назвала сочувствие «непроизвольным нарушением индивидуальной автономности» — и это, кажется, особенно актуально, когда мы видим страдания, например, любимого человека. Исследования немецкого нейробиолога Тани Сингер из Общества Макса Планка, основанные на сканировании мозга, показали: когда люди наблюдают за другими людьми, страдающими от боли, их мозговая активность в областях, связанных с болью, частично отражается. Это может быть эволюционная адаптация, чтобы помочь нам предсказать и избежать того, как боль повлияет на нас.

«Делить с кем-то счастье, безусловно, приятно, а вот разделять страдания иногда может быть трудно», — пишут Сингер и ее коллега Ольга Климецки, нейробиолог из Женевского университета. В худшем случае люди испытывают «эмпатический дистресс», который может помешать им что-то сделать. По словам Сингер и Климецки, такой дистресс приводит к апатии, замкнутости и чувству беспомощности и даже может быть вредным для вашего здоровья. Во время пандемии усталость от эмпатии вызывает особую озабоченность в отношении тех, кто обеспечивает уход, например, врачей и медсестер больниц.

Итак, что мы имеем? Действительно ли хуже совсем без эмпатии? Так мы стали бы ближе к психопатам. Ученые не предлагают активно препятствовать сочувствию. Часто встать на чье-то место — это необходимый первый шаг к позитивным действиям, заботе и помощи.

Однако стоит более четко отличать сочувствие от «сострадания». Если сочувствие заключается в том, чтобы вставать на чье-то место, то сострадание — это «озабоченность страданиями другого человека, которое сопровождается мотивацией помочь», по определению Сингер и Климецки. Сострадание не означает, что вы должны разделять чьи-то чувства. Это скорее проявление доброты к другим людям.

Блум приводит пример взрослого, который утешает ребенка, испугавшегося лающей маленькой собачки. Взрослому не нужно чувствовать страх ребенка, чтобы помочь. «Тут уместно сострадание к ребенку, желание избавить его или ее от страданий без какого-либо совместного опыта или сопереживания», — пишет он.

Сингер, изучив сканы мозга буддийских монахов, обнаружила, что можно воспитывать в людях большее сострадание с помощью простых методов обучения, основанных на осознанности, которые побуждают чувствовать позитивные и теплые мысли о других людях, не фокусируясь на косвенном опыте. Сравнивая это обучение с методиками, разработанными для усиления эмпатии, она и ее коллеги обнаружили, что оно уменьшает последствия эмпатического стресса и повышает мотивацию помогать другим людям.

Итак, возвращаясь к чувствам Барри, с которых мы начали: его подруге Кари не обязательно эмпатически переживать его боль по поводу футбольного матча, и это может быть даже вредно для нее. Но небольшое проявление сострадания будет полезно даже для мультяшных прямоугольников.

Источник