Жизнь — ад: как депрессия открывает глаза на мир

Я помню, как переживала депрессию. Это было пугающее состояние ума, которое, казалось, никогда не закончится. Сама мысль о необходимости вставать с постели была пронизана ужасом. Состояние внутренней турбулентности, опасений и негатива по поводу будущего полностью лишило меня позитивного и оптимистичного настроя. Я чувствовала, что мой разум внезапно заболел и исказился. Я не узнавала себя новую и удивлялась, что случилось с веселым человеком, которым я была раньше.

Причиной моей депрессии стал разрыв отношений. Но к депрессии привела не столько реакция на расставание, сколько осознание того, что самый близкий человек, который, как вам казалось, вас любил и обещал быть с вами навсегда, оказался кем-то другим, незнакомцем, безразличным к вашей боли. Я обнаружила, что тот любящий человек был иллюзией. Прошлое потеряло смысл, а будущее перестало существовать. Сам мир уже не заслуживал доверия.

В этом состоянии депрессии я обнаружила, что резко изменилось отношение ко мне других людей. Общество не слишком терпимо к депрессии, и я поняла, что люди разделились на два лагеря. Первая группа хотела все исправить, предлагая мне взять себя в руки или рекомендуя профессиональную помощь. Другая группа меня избегала, как прокаженную. Оглядываясь назад, я понимаю эту реакцию: я была циничной и пессимистичной, сомневалась во многом и даже не пыталась быть вежливой.

С другой стороны, у меня появилось более глубокое понимание подлинных страданий окружающих. В своей депрессии я узнала о темной стороне мира, о которой мало знала до этого. Открыв окно в новую, такую неприятную реальность, я больше не могла игнорировать страдания и заблуждения. Мой опыт не уникален, но в некотором смысле он был обостренным, так как помимо того, что я обычный человек, переживающий душераздирающий разрыв, я также философ. Как философ я знаю: то, что кажется очевидным, далеко не всегда так, и поэтому требует тщательного критического анализа. Итак, на фоне пережитого я стала сильно сомневаться, что позитивное настроение — здоровое, а негативное — искаженное. Возможно, в своей депрессии я наконец увидела мир таким, какой он есть?

Мой научный руководитель, философ Аленка Зупанчич из Словенской академии наук и искусств, предположила, что общее стремление к счастью представляет собой репрессивную идеологию. Меня это поразило: разве может быть неправильным или репрессивным желание сделать мир счастливее?

Но, понаблюдав за собой, я вынуждена была с ней согласиться. Посмотрите вокруг, и вы заметите желание, чтобы все вокруг — и мы сами — постоянно были счастливы. И это чрезмерное стремление сопровождается стигматизацией противоположности счастья — эмоциональных страданий, таких как депрессия, беспокойство, горе или разочарование. Мы называем эмоциональные страдания отклонением и проблемой, искажением, которое необходимо устранить — патологией, нуждающейся в лечении. Голос грусти заглушается, так как считается болезнью.

Американская психологическая ассоциация определяет депрессию как «распространенное и серьезное медицинское заболевание, которое негативно влияет на то, как вы себя чувствуете, как мыслите и ведете себя». Сам термин порицает страдающего и подразумевает необходимость лечения. Трудно сказать, навязывают ли это отношение терапевты и медицинские круги, или же на них влияет преобладающая культурная парадигма. В любом случае большинство методов лечения сегодня направлены на устранение негативных настроений.

Самая известная терапия для устранения негативных мыслей — когнитивно-поведенческая (КБТ), изначально разработанная для лечения депрессии и тревоги. Она основана на когнитивной модели психического заболевания, первоначально разработанной американским психиатром Аароном Беком в конце 1960-х годов. Главный ее тезис заключается в том, что депрессия вызвана негативным стилем мышления, который называется «депрессогенное мышление». В депрессии мы считаем себя беспомощными, обреченными, непривлекательными, неполноценными, бесполезными, заслуживающими порицания и отвергаемыми. Примерами этого негативного мировоззрения могут служить такие выражения, как «Я бесполезен и безобразен», «Никто меня не ценит», «Я безнадежна, потому что ничего не изменится» и «Все может стать только хуже». Бек предполагает, что в депрессии мы используем «искаженные» и бесполезные модели мышления. Практиков КБТ обучают распознавать и ломать искаженное мышление, чтобы направить людей к более счастливым результатам.

Во время моей депрессии под влиянием друзей я пошла к когнитивно-поведенческому терапевту. Как вы можете видеть, я не вылечилась полностью и все еще замечаю за собой депрессивное мышление. Мои чувства по поводу терапии варьировались от желания довериться себе и терапевту до раздражения от самого этого желания. У меня были такие чувства, будто мне говорили то, что я хотела услышать, как ребенку, нуждающемуся в утешении, рассказывают сказку на ночь. Мне нужно было уйти от суровой реальности, которая меня окружала. Депрессогенные мысли неприятны и даже невыносимы, но это вовсе не означает, что они искажают представления о реальности. Что, если реальность действительно отстойна, и, будучи в депрессии, мы теряем те самые иллюзии, которые помогают нам не замечать этого?

Что, если, напротив, позитивное мышление дает необъективное понимание реальности? Что, если, когда я была в депрессии, я поняла что-то ценное, чего не смогла бы узнать, не заплатив такую цену? Что, если это был крах иллюзий — крах нереалистического мышления — и проблеск реальности, который фактически и вызвал мое беспокойство? Что, если в депрессии мы на самом деле более точно воспринимаем реальность? Что, если и моя потребность быть счастливой, и требование психотерапии лечить депрессию основаны на одной и той же иллюзии? Что, если так называемый золотой стандарт терапии сам по себе — успокоительная лженаука?

Современная психология признает повседневное мышление в значительной степени предвзятым, основанным на ряде искажений. Но это признание существует лишь в позитивных рамках. То есть мейнстрим считает обычные иллюзии здоровыми, если они не нарушают позитивный поток.

Современная концепция позитивных иллюзий впервые появилась в 1980-х годах в статье психолога Шелли Тейлор из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе и Джонатона Брауна из Южного методистского университета. Позитивные иллюзии — это общие когнитивные искажения, основанные на нереалистично благоприятных представлениях о себе, окружающих, о ситуации и мире вокруг нас. Типы позитивных иллюзий включают, среди прочего, нереалистичный оптимизм, иллюзию контроля и иллюзорное превосходство, из-за которого мы переоцениваем свои способности и качества по сравнению с другими. Исследование за исследованием показывает, что такие иллюзии распространены. Около 75-80% людей оценивают себя выше среднего по практически всем параметрам: по академическим способностям, работе, устойчивости к предвзятости, счастью в отношениях, IQ. Однако безжалостные математические законы говорят нам, что это иллюзия — все люди по определению не могут быть выше среднего.

Корни современной тенденции позитивности можно найти в религиозном прошлом, которое когда-то давало людям ориентиры для жизни и понятие спасения, предлагая убедительную картину мира со счастливым концом. В нашем светском мире психология заполняет пустоту, оставленную религией, дает объяснения и надежду на лучшую жизнь. Замена религии психологией сохраняет нетронутыми многие черты христианской, например, традиции. Роль консультанта или терапевта и необходимость их посещать сильно похожи на практику пастора и традиции исповеди. И консультант, и пастор — это люди, у которых есть право говорить, что с вами не так и как это исправить. Французский философ Мишель Фуко (1926-1984) проследил происхождение психотерапии до пастырства, развивая идею о том, что первоначальной религиозной целью пастырской заботы было привести человека к спасению.

Современный датский ученый Андерс Дреби Соренсен отмечает, что сегодняшнее стремление избавиться от страданий и беспокойств и в конечном итоге обрести счастье по меньшей мере частично основано на религиозной идее перехода от мирских страданий к высшему состоянию. В нерелигиозном мире спасение души становится задачей, которую необходимо выполнить в земной жизни. Рай — это больше не трансцендентное царство, а состояние полного счастья и превращение самой Земли в Рай.

По сравнению с религией и ее психотерапевтическим аналогом, философию можно считать еретичеством. Самым проблемным пациентом мог бы стать немецкий философ Артур Шопенгауэр (1788-1860), хорошо известный своим утверждением, что страдание неизбежно и служит ключевой частью человеческого существования. Шопенгауэр утверждал, что в существовании нет смысла или цели, и что жизнью движет беспредметное стремление, которое никогда не может быть реализовано. Он переворачивает наше позитивное мировоззрение с ног на голову: нормальный базовый способ существования — это не счастье, которое время от времени прерывается страданиями, наоборот, жизнь сама по себе — мучительное страдание и бесконечный траур. Лучше не будет, утверждал Шопенгауэр: «Сегодня плохо, а завтра будет хуже…» По его мнению, сознательность еще больше ухудшает состояние человека, поскольку сознательные существа испытывают боль острее и способны размышлять над абсурдностью своего существования. «Мне скажут… что моя философия безрадостна, потому что я говорю правду, а люди предпочитают быть уверенными: все, что сделал Господь, хорошо, — писал он в эссе «О страдании мира» (1851). — Тогда идите к священникам и оставьте философов в покое».

Философия Мартина Хайдеггера (1889–1976) тоже не слишком обнадеживает. Он говорил о тревоге как об основном способе существования человека и проводил различие между аутентичной и неаутентичной формами человеческой жизни. Ежедневно мы в основном живем неаутентично, мы погружены в рядовые задачи, неприятности и заботы, так что наше осознание бесполезности и бессмысленности нашего существования заглушается повседневным шумом. Мы ходим на работу, воспитываем детей, работаем над отношениями, убираемся в доме, ложимся спать и делаем это снова и снова. Кажется, что мир вокруг нас имеет смысл. Но аутентичная жизнь раскрывается только в тревоге. Тогда мы начинаем осознавать себя и можем мыслить свободно, отвергая общую иллюзию, которую навязывает общество. Для Хайдеггера тревога представляет собой должное философское настроение.

Норвежский мыслитель Питер Вессел Цапффе (1899–1990) еще дальше ушел в философский пессимизм. По его словам, человеческое сознание трагически перегружено, что приводит к экзистенциальной тревоге. В своем эссе «Последний Мессия» (1933 г.) Цапффе назвал ее «биологическим парадоксом, мерзостью, абсурдом, гиперболизацией катастрофической природы». Люди развили потребность, которая не может быть удовлетворена, поскольку в самой природе нет смысла. Чтобы выжить, утверждает он, человечество должно подавить этот разрушительный избыток сознания. Это «требование социальной адаптивности и всего, что обычно называют здоровой и нормальной жизнью».

Цапффе назвал четыре универсальных защитных механизма, которые выработало человечество:

• изоляция, подавление беспокоящих и разрушительных мыслей и чувств;
• анкеровка (закрепление), установление высших смыслов и идеалов. Примеры коллективной анкеровки, которые он приводит: «Бог, Церковь, государство, мораль, судьба, закон жизни, люди, будущее». Анкеровка дает нам иллюзии, которые обеспечивают психологический комфорт. Оборотная сторона — это отчаяние, которое мы испытываем, обнаруживая, что наш механизм анкеровки — это иллюзия;
• отвлечение, фокусировка мыслей и энергии на определенной идее или задаче, чтобы не допустить саморефлексии;
• сублимация, тип защитного механизма, при котором негативные побуждения превращаются в более позитивные действия. Например, мы дистанцируемся от трагедии нашего существования и трансформируем сознание в философию, литературу и искусство.

Отец психоанализа Зигмунд Фрейд (1856-1939), как и философы, был против религии и утверждал, что ее цель — удовлетворить инфантильные эмоциональные потребности. «Невротики — это сброд, который хорош только для того, чтобы снабжать нас финансово и позволить нам извлечь уроки из их опыта: психоанализ как терапия может быть бесполезным», — заявил он своему коллеге Шандору Ференци. Фрейд не испытывал оптимизма по поводу результатов психотерапевтического лечения и не хотел обещать счастья в результате. В «Исследованиях истерии» (1895) он заявлял, что психоанализ может превратить истерические страдания в «типичное несчастье». Для Фрейда цель состояла в том, чтобы помочь пациентам принять и осмыслить то, что жизнь — это ад. Не где-то там, а здесь, на Земле.

Несмотря на уклон в позитив, в психологической теории есть одна ветвь с акцентом на пессимистическую философскую традицию, которой придерживался и сам Фрейд. Названная «депрессивным реализмом», она была первоначально предложена американскими психологами Лореном Эллоем и Лин Ивонн Абрамсон в статье под заголовком «Грустнее, но мудрее?» (1979). Авторы считают, что люди в депрессии более объективно оценивают реальность.

Эллой из Университета Темпл в Пенсильвании и Абрамсон из Висконсинского университета проверили гипотезу, измерив иллюзию контроля. Сначала они провели интервью с группой студентов, затем разделили их на группы с депрессией и без депрессии. Каждый студент мог решить, нажимать или не нажимать на кнопку, и получал один из двух результатов: зеленый свет или отсутствие зеленого. По условиям эксперимента, у студентов были различные степени контроля над кнопкой, от 0 до 100%. После завершения тестов их попросили проанализировать степень их влияния на результат — то есть, сколько раз зеленый свет появлялся в результате их действий. Оказалось, что более печальные, но мудрые ученики точнее оценивают степень своего контроля. Эллой и Абрамсон пришли к выводу, что студенты, переживающие депрессию, менее склонны к иллюзии контроля и поэтому продемонстрировали большую реалистичность. Студенты без депрессии, напротив, переоценили степень своего контроля, и в результате их самооценка была ошибочно завышена.

Гипотеза о «депрессивном реализме» остается спорной, поскольку ставит под сомнение принципы КПТ, которые утверждают, что у человека в депрессии больше ментальных предрассудков и, следовательно, его необходимо вылечить, чтобы он стал более реалистичным. Но последующие исследования развили эту идею. Например, австралийский социальный психолог Джозеф Форгас и его коллеги показали, что грусть усиливает критическое мышление: она помогает людям снизить предвзятость, улучшить внимание, повысить настойчивость и в целом способствует более скептическому, детальному и внимательному стилю мышления. С другой стороны, позитивное настроение может привести к менее напряженному и систематическому стилю мышления. Счастливые люди более склонны к стереотипному мышлению и клише. Они чаще «плывут по течению» и выносят ошибочные социальные суждения из-за предрассудков.

Другие исследователи изучали эволюционное преимущество депрессии. Например, Пол Эндрюс из Университета Содружества Вирджинии и Джей Андерсон Томсон из Университета Вирджинии оспаривают преобладающий медицинский взгляд на депрессию как расстройство и биологическую дисфункцию и утверждают, что это скорее эволюционная адаптация. Эволюционная функция депрессии заключается в разработке механизмов аналитического мышления и оказанию помощи в решении сложных психических проблем. Депрессивное размышление помогает сосредоточиться и решить проблемы, которые нас мучают.

Подобно высокой температуре, которая может пугать в текущий момент, но по своей природе не делает ничего плохого, депрессия вызывает снижение функционального благополучия, ухудшая многие сферы жизни, такие как работа, социальные отношения и сексуальная жизнь. Однако хотя она и неприятна, высокая температура — не продукт биологического сбоя. Скорее это важный механизм борьбы с инфекцией. Ухудшение состояния, которое вызывает жар, — это результат компромиссов в системах организма, необходимых для борьбы с инфекцией. Точно так же депрессивное размышление служит механизмом решения проблем, который привлекает внимание и способствует анализу определенных проблем.

В своей книге Daseinsanalysis (2008) швейцарский психоаналитик Алис Хольцхей-Кунц обращается к аутентичным и неаутентичным формам жизни, выделенным Хайдеггером. Она утверждает, что душевные страдания символизируют разрушающую иллюзии конфронтацию с реальностью существования. В этом смысле депрессия не столько расстройство, сколько шокирующее осознание ничтожности человеческого существования. В этом контексте более приятная форма того, что мы называем «неаутентичной жизнью», вряд ли будет патологией, поскольку она противопоставляет острой экзистенциальной тревоге повседневные дела и обыденность.

Хотя моя депрессия после разрыва не дошла до уровня экзистенциального страха, это был самый сильный, фундаментальный опыт в моей жизни. Это необратимо изменило и травмировало меня до глубины моего существа, и теперь я в целом более грустная и замкнутая, чем раньше.

Что, если это цена потери иллюзий и возможности бесконечного изучения самой реальности? Некоторые исследования показывают, что экзистенциальных страданий и психических расстройств становится больше во всем мире, но особенно в современной западной культуре. Может быть, мы гонимся за счастьем именно потому, что его уже невозможно достичь?

Порочный круг, в котором мы находимся — бесконечная погоня за счастьем и невозможность его достижения, — только еще сильнее нас ранит. Возможно, нужно на самом деле принять возросший уровень сознания. В своей меланхоличной сущности мы обнаруживаем, что поверхностное состояние счастья — это в основном способ не быть живым. Психическое здоровье, позитивная психология и методы доминирующей терапии, такие как КПТ, требуют, чтобы мы хранили молчание и следовали иллюзиям до самой смерти.

В заключение я должна обратиться к вам, мой дорогой читатель. Я понимаю, что читая это эссе, вы, должно быть, испытали реакцию «да, но…». («Да, жизнь ужасна, но есть и много хорошего».) Это «но» — автоматический ответ на негативные, пугающие идеи. Оказавшись под воздействием этих сил, включаются наши защитные механизмы. Я сама попалась на этом, пока писала эссе (и в общем-то сталкиваюсь с этим на протяжении всей моей жизни). Без этой защитной меры мы все, вероятно, уже умерли бы, поддавшись суицидальным порывам.

Я бы хотела сделать небольшое предложение: рассматривать отказ от иллюзий и уход от позитивности в качестве нового способа исследовать жизнь и получать жизненный опыт, желательно до того, как последует суицидальная реакция. В следующий раз, прежде чем заливать горе алкоголем или обращаться к близким, друзьям, психотерапевтам или к любой другой жизнеутверждающей практике, вспомните, что почти все смысловые конструкции — от работы до спорта и открытия сердца Иисусу, — по своей сути иллюзорны. Вместо того, чтобы бежать от жизни при помощи иллюзий, стоит как можно дольше исследовать пространство без иллюзий, чтобы научиться лучше переносить реальность неиллюзорной жизни. В случае успеха вы освободите себя от ложной позитивности и от своих цепей.

В конце концов, конечно, мы не сможем освободить себя ни от страданий, ни от иллюзий. Жизнь — это ад, и, похоже, в конце нас вовсе не ждет рай. Это само по себе может стать путем к освобождению, поскольку, как ни крути, нам нечего терять.

Источник