Тоже является частью Вселенной: как материалисту преодолеть чувство бессмысленности существования

В чем смысл жизни?

Подобные вопросы я как образцовый представитель не только западного общества, но и самой светской его части – научных кругов – усиленно в молодости игнорировала. Отодвинула, как и большинство моих сверстников, экзистенциальные проблемы в сторону, чтобы в итоге… с ними столкнуться. Я уловила посыл, что смысл жизни – это не то, о чем следует много думать продуктивным членам нашего общества. А если всё-таки подумать необходимо, то надо принять, что наше существование не имеет смысла – так что перестаньте об этом беспокоиться и найдите работу! (Или хобби! Или заведите друзей! Или растите детей!).

Я поступила в аспирантуру, чтобы получить ученую степень по психологии, а затем стала профессором в крупном канадском университете. Большую часть своей жизни я посвятила обучению аспирантов и старшекурсников, подаче заявок на гранты и публикации результатов своих исследований. Я получила должность, гарантирующую престижную и хорошо оплачиваемую работу. И в районе 40 лет, когда результаты труда позволили мне вычеркнуть из списка задач практически всё, я поняла – чего-то не хватает.

Вдруг я стала постоянно думать о бессмысленности собственного существования. Религиозная вера – наиболее очевидный источник смысла, доступный многим людям при возникновении глобального вопроса «Почему мы здесь?» – не вариант. Как ученый, я всегда придерживалась требований материализма – центральной научной доктрины, утверждающей, что всё, что имеет значение, может быть измерено. Бесчисленными научными достижениями, накопленными за последние века нашей культурой, – от смартфонов до вакцин – мы во многом обязаны материализму. Но в то же время он ставит под сомнение идею сверхъестественного божества, управляющего всем этим шоу.

Фактически, одной из наиболее привлекательных для меня особенностей науки была ее безупречная логика и обращение к рациональности. Я не собиралась искать источники смысла, которые бы потребовали отказаться или хотя бы отодвинуть в сторону критическое мышление, благодаря моему научному опыту глубоко в меня встроенное. И всё же, достигнув среднего возраста, поняла: жесткий материализм науки меня истощает.

Дело в том, что людям необходимо ощущать смысл собственной жизни. Его, согласно исследованию психологов Логина Джорджа и Кристал Парк, можно обрести в трех видах. В первом случае он возникает благодаря «когерентности» – нашему ощущению, что мы из своего опыта понимаем происходящее и можем предсказать, что произойдет дальше. Например, тучи означают вероятность дождя. (Чтобы почувствовать отсутствие подобной последовательности, посмотрите любой фильм Дэвида Линча).

Во втором случае смысл может возникать из-за наличия цели или ощущения, что вы занимаетесь чем-то важным в своей жизни – построением карьеры или созданием семьи, совершенствованием в изготовлении керамики или выпечке хлеба, становлением в роли лидера или другого важного участника вашего сообщества.

И, наконец, есть чувство смысла, которое проистекает из экзистенциальной значимости – веры в то, что ваша жизнь важна в общем замысле, что ваше существование действительно имеет значение.

Первые два вида смысла многим нерелигиозным жителям Запада, как и мне в период моей научной карьеры, обрести удается. Но третий вид смысла представляет реальную проблему для тех из нас, кто не верит в Бога, но верит в эволюционный принцип, согласно которому люди – это лишь сложные молекулярные механизмы, сформированные страстью наших генов к воспроизведению. В недавнем, еще не опубликованном исследовании мы с моим студентом обнаружили, что чем сильнее его участники принимали ключевые факты научного материализма (например, единственная реальность – это та, которая является физической и материальной), тем меньше они чувствовали, что для Вселенной их собственная жизнь имеет смысл.

Ситуацию усложняет то, что согласно исследованию Влада Костина и Вивиана Виньоля, экзистенциальная значимость – это не просто один из трех компонентов, необходимых для наполненной смыслом жизни, это самый важный компонент. Люди, чья жизнь последовательна и целенаправленна, но не ощущается ее важность для Вселенной, в меньшей степени верят, что их жизнь в целом имеет смысл, в отличие от тех, у кого есть чувство экзистенциальной значимости собственной жизни, даже если им не хватает последовательности или целеустремленности.

Научная точка зрения, которой я придерживалась основную часть своей жизни, говорит, что нам в некотором смысле «не повезло»: последовательность и цель – это всё, что мы можем получить в мире, сформированном случайностью и естественным отбором. У нас нет другого выбора, кроме как посмотреть правде в глаза, признать, что жизнь не имеет внутренней ценности, и, сохраняя спокойствие, продолжать жить дальше.

Но недавно я задалась вопросом: является ли наука, говорящая нам, что человеческая жизнь не имеет значения, наукой вообще? И благодаря беседам с моим другом, космологом Ари Макридакисом, я сейчас понимаю, что это нигилистическое послание о смысле жизни исходит не от науки (огромного массива эмпирических данных, накопленных с помощью научного метода), а от сциентизма – догмы, или набора убеждений, сложившихся за последние несколько столетий вокруг знаний и методов, которые на самом деле составляют науку.

Я понимаю, это смелое заявление, особенно со стороны ученого. Но большинство знакомых мне ученых признают бессмысленность Вселенной, не ставя вопрос, откуда именно взялось это предположение. И чтобы на него ответить, нам нужно начать с сэра Фрэнсиса Бэкона (1561–1626) – «отца» современной науки. Бэкон не разрабатывал научного метода для решения вопросов о реальности чего-либо нематериального, например, смысла (как и практически все европейцы его времени, он безоговорочно верил, что жизнь имеет смысл, потому что ее создал Бог). Нет, Бэкон ясно сформулировал свою программу: предсказывать, контролировать и покорять природу.

Более того, природой цели покорения у Бэкона не ограничивались, а распространялись на тех людей, которых он считал столь же дикими, – в том числе на женщин, которых он называл «ведьмами». Будучи генеральным прокурором Англии, Бэкон председательствовал на сотнях процессов по делу о ведьмах, стоически наблюдая исполнение закона, в то время как на его глазах пытали и убивали невиновных. Для Бэкона эти женщины были не от природы, и он разрабатывал научный метод не только для того, чтобы человек мог доминировать в мире природном, но и для того, чтобы мужчина мог доминировать в мире социальном. Ключевое слово здесь – «контролировать», и оно отличается от «понимать», которое я чаще всего ассоциировала с наукой. Понять, почему существуют природные закономерности, для Бэкона не было важным, важным было точно их измерить, чтобы предсказывать и управлять ими.

Огромная предсказательная сила, обеспеченная зацикленностью науки на измерении и контроле, в последующие столетия привела многих ученых к тому, что вопросы «почему» стали восприниматься как несущественные. И всё же экзистенциальная значимость требует именно их постановки. Чтобы определить свое место, нам нужно спросить, почему мы здесь оказались. Но в обмен на бесконечно точное понимание того, как действуют природные закономерности, мы давно согласились не задаваться вопросом, почему они существуют. Сейчас мы обладаем таким уровнем контроля над нашим миром, который Бэкон и вообразить не мог, но цена этому – отказ от любой возможности внутреннего смысла. Большинство ученых, которых я знаю, просто признают – у нашего существования нет причины.

По иронии судьбы, наш основной инструмент для понимания Вселенной исходит от человека, который использовал испытание водой, чтобы определить, следует ли сжигать женщину на костре. Этот простой исторический факт, и не более, заставил меня задаться вопросом: является ли редукционистская форма эмпиризма, которую разработал Бэкон, единственным жизнеспособным средством поиска истины?

Чтобы увидеть другие варианты, мы должны сначала признать: наука – это не просто набор фактов, как считает большинство из нас. Наука Бэкона является также и мировоззрением – философской основой упомянутого мной сциентизма, выстроенного вокруг этих фактов. Сциентизм настаивает на крайней форме материализма – я основную часть своей жизни некритично принимала ее за истину в последней инстанции, но она никогда не была доказана и во многом опровергается нашими лучшими научными данными о природе реальности. Возьмем лишь один пример: принцип нелокальности Альберта Эйнштейна, теперь эмпирически подтвержденный, свидетельствует, что электроны регулярно ведут себя необъяснимо с материальной точки зрения. Признание этого факта позволяет нам задаться вопросом: есть ли способ отказаться от догмы сциентизма, сохранив при этом научные знания и используя их для раскрытия реального смысла Вселенной? Я считаю, что ответ можно найти в теории систем – научном подходе к пониманию связей внутри организмов и между ними.

Теория систем, разработанная в 70-е годы группой мыслителей, в том числе антропологом Грегори Бейтсоном, утверждает, что паттерны так же важны и реальны, как и вещи. По мнению Бейтсона, клетки, ураганы, экосистемы и семьи хотя явно отличаются друг от друга с точки зрения материальных компонентов, но функционируют по одним и тем же паттернам и внутренним петлям обратной связи. Каждая из этих сложных систем включает в себя как материальные компоненты (в случае клетки – это молекулы, из которых она состоит), так и нематериальный организующий паттерн (для клетки это ее метаболизм). С точки зрения сциентизма, материальные компоненты этих систем реальны, но связанные с ними паттерны – всего лишь концептуальные инструменты, которые мы используем, чтобы осмыслить реальные вещи, такие как материя и энергия. Но нет никаких оснований – сверх тех, что диктуются материализмом, – проводить это различие.

Теория систем предполагает, что научное видение необходимо расширить, включив в него паттерны, и я убеждена, что благодаря этому расширению смысл может быть возвращен. Смысл – это связь: чтобы определить его для объекта, мы должны спросить, с какими словами, другими объектами или символами он связан. Когда мы говорим об экзистенциальном смысле, мы говорим о нашей связи со Вселенной. Если паттерны, связывающие каждого человека, животное, растение и другие материальные компоненты мира природы, столь же реальны, как и эти объекты, тогда моя жизнь (и ваша) должна иметь значение, потому что мы – неотъемлемые части мира, и наши связи с горами, морями, звездами – это в буквальном смысле ткань, из которой состоит космос. Возможно, каждый из нас не обязателен для функционирования Вселенной, но наша жизнь, тем не менее, является ее значимой частью, точно так же, как каждая клетка является значимой частью моего тела, находясь в постоянном движении роста, распада и возрождения.

Принятие мировоззрения, основанного на теории систем, требует отказа от культурного нарратива, навязанного сциентизмом. Это непростая задача, но, я уверена, она может изменить вашу жизнь. Понимание, что моя любовь к океану или трепет, который испытываю, гуляя по лесу, имеют научные причины, позволяет мне видеть мои связи с миром природы столь же реальными и значимыми, как и мои связи с дочерью и партнером. И как связи с ними образуют семейную систему, так же и мои связи с деревьями, морями и горами в конечном итоге образуют систему Вселенной.

Это понимание сильно отличается от того, что поощряется материализмом, но научно оно столь же точное. Даже если не брать во внимание обоснованность теории систем, есть и другие веские причины принять ее. Сциентизм Бэкона пытался расколдовать нашу Вселенную, но «ведьмы», которых он уничтожал, не были совсем уж неправы. Мир природы – это мир чудес и воплощенной магии, и мы не просто в нем живем, мы – его неотъемлемая часть.

Это знание позволило мне преодолеть кризис смысла, пережитый мной почти десять лет назад. И я больше не тот охваченный экзистенциальной тревогой, закоренелый материалист, как во времена получения должности. Сейчас я вижу наличие реального и правомерного смысла в ощущении чуда и близости, которые испытываю, гуляя по лесу или глядя из окон моей спальни на звезды. Я знаю: то, что переживаю в эти моменты, – это не результат рассказанной себе истории, скорее это чувство истинной общности с моими биологическими истоками и родственниками. Я чувствую свое присутствие внутри более крупной системы. И как ее неотъемлемая часть моя жизнь имеет значение.

Источник