Не уходи, постой: почему нам нужен «либерализм даров», а не «либерализм автономии»

Можно ли быть совершенно свободным от всего? Или полная независимость неизбежно заводит человека в тупик, оставляя его один на один со своим существованием – и радостью, которую не с кем разделить, и несчастьем, в котором не на кого опереться? О том, как прекрасная идея свободы выбора, доведенная до предела, породила кризис либерализма и как, оставшись верными самой идее, выйти из этого тупика, размышляет в своей статье журналист The Atlantic Дэвид Брукс.

В качестве повода посмотреть, в том ли направлении и на тех ли основаниях развивается современный либерализм, и как даже самые возвышенные идеи в своих крайних формах могут превращаться в нечто прямо противоположное, автор предлагает практику легализованной эвтаназии в Канаде.

В 2016 году канадское правительство утвердило программу MAID (medical assistance in dying), позволявшую тяжело больным людям уходить из жизни с помощью врачей. Изначально, по словам Брукса критерии, дававшие возможность воспользоваться такой помощью, были четко определены. Это в первую очередь необратимое и прогрессирующее вследствие тяжелого заболевания «состояние упадка», причиняющее невыносимые физические и душевные страдания, а также делающее естественную смерть «разумно предсказуемой».

В такой ситуации, по мнению Верховного суда Канады, законы, запрещавшие помощь в самоубийстве, ущемляли права личности. И Брукс с этим согласен: «Лично у меня нет серьезных моральных сомнений относительно помощи в самоубийстве тем людям, которые сильно страдают, и чья смерть близка». Однако, по его словам, проблема в том, что «программа MAID быстро вышла за свои первоначальные границы».

Получилось во многом так, как предсказывали ее критики, которые беспокоились, что к помощи MAID начнут прибегать люди, находящиеся в уязвимом положении – бедные, социально неблагополучные, испытывающие депрессию и т. п. И в СМИ, действительно, стали регулярно появляться истории, как государство обеспечивало доступ к эвтаназии людям, которые не соответствовали первоначальным критериям.

Так, в одном случае это был 61-летний мужчина, в детстве потерявший слух и впоследствии перенесший инсульт, но сохранивший способность самостоятельно себя обслуживать. В другом – 41-летняя женщина, страдавшая фибромиалгией и хроническим лейкозом, но написавшая в личном сообщении, что ее страдания имеют скорее психологический характер («если бы больше людей заботились обо мне, я смогла бы в одиночку справиться со страданиями, вызванными моими физическими заболеваниями»). Еще в одном случае эвтаназия была разрешена 23-летнему безработному мужчине, ослепшему на один глаз и страдавшему диабетом и депрессией. Избежать смерти ему помогло лишь вмешательство его матери, написавшей об этой ситуации в социальных сетях.

О том, что не всегда тяжелые проблемы со здоровьем подталкивают людей к эвтаназии, говорят и ее исполнители. Так, в СМИ приводились слова выполнявшего данную процедуру врача, что один из его пациентов, имевший достаточно внушительный список медицинских проблем, говорил «о чувстве, что он не достоин» и «социальном аспекте бедности». Подобную мотивацию подтверждают и слова эксперта, занимавшегося оценкой соответствия критериям программы, что были случаи, когда причиной становилось не состояние здоровья, а бедность и проблемы с жильем.

Показательна и история Тайлера Данлопа, 37-летнего физически здорового мужчины, который страдал шизоаффективным расстройством и посттравматическим синдромом, а также не имел работы, дома и социальных контактов. Обратившись в программу MAID за одобрением, он объяснил свои действия «отсутствием будущего».

Стоит отметить, что в этом процессе, – который, утратив этическое и религиозное измерение, стал, по выражению президента Коллегии врачей Квебека, лишь «медицинской проблемой», – начал проявляться и утилитарный аспект, касающийся, в том числе, расходов на здравоохранение. Так, один из пациентов с дегенеративным заболеванием мозга рассказал о чувстве, будто его подталкивают к эвтаназии – об этом часто в его присутствии разговаривал медперсонал, а один из руководителей госпиталя, выясняя степень его заинтересованности в данной процедуре, заявил, что продолжение лечения будет стоить ему более полутора тысяч долларов в день.

Но даже если не брать в расчет эти вопиющие случаи, которые, по словам Брукса, не стали шоком для законодателей и не заставили их ужесточить контроль доступа к программе – наоборот, обсуждается его облегчение, а в 2021 году, например, был отменен критерий «разумной предсказуемости» естественной смерти, – возникает вопрос. Почему у общества не нашлось той ценностной основы, с позиции которой этим отчаявшимся людям можно было бы отказать в эвтаназии, и не нашлось воли помочь им какими-либо иными способами?

Фундаментальная проблема, считает Брукс, заключается в том, что деградация программы MAID – это логичное следствие современного либерализма, опирающегося на идею автономии и характерного для западных развитых обществ. При этом автор, будучи канадцем по рождению, оговаривается, что политическая и социальная культура Канады во многом «более здоровая и менее ожесточенная», чем у соседей, но именно искажение практики MAID позволяет увидеть все проблемы этого типа либерализма.

Главная идея, лежащая в его основе, – это владение собой и своей жизнью как своей собственностью и соответственно возможность распоряжаться ими исключительно по своему усмотрению. А цель жизни в данной парадигме – быть счастливым и жить так, чтобы «мои удовольствия, как бы я их ни определял, превышали мои страдания». И соответственно, говорит Брукс, если «я решу, что мои страдания перевешивают мои радости и что дела никогда не поправятся, значит, моя жизнь не удалась, и я имею право покончить с этим, а государство не имеет права мне мешать». В итоге получается, что если «вы начнете с либерализма, основанного на автономии, MAID – это то, чем вы закончите».

И результаты этой практики, действительно, ужасают. За несколько лет с момента легализации количество самоубийств с помощью врача в Канаде резко возросло. Только в 2021 году так ушло из жизни более 10 тысяч человек. И хотя большинство из них были в пожилом возрасте и близки к смерти, но практически все, кто обращался в программу, получили одобрение – количество отказов в том же году составило не более 4%.

Более того, отмечает Брукс, нормализация самоубийства с медицинской помощью делает самоубийство вообще более приемлемым вариантом для всех людей. Так, согласно приводимому автором исследованию 2022 года, в странах, где легализована эвтаназия, наблюдается «очень резкий рост числа самоубийств» как с медицинской помощью, так и без нее. Вдобавок уже появились попытки эстетизации такой смерти. В качестве «самого красивого выхода» она появилась в ролике канадского ритейлера модной одежды, показавшего трагедию ухода из жизни 37-летней женщины в отретушированном инстаграм-стиле, словно это очередной опыт качественного потребления.

И, поскольку речь уже не о том, надо ли облегчать страдания обреченным, а о том, стоит ли подтолкнуть желающего прыгнуть с моста, поскольку решение утопиться – это его собственное решение. И если, по словам Брукса, автономия – высшая ценность, ответом будет – да, стоит подтолкнуть. Возникает вопрос, а тот ли это финал, к которому стремилась вся борьба за свободу и права человека? Не завела ли идея права на выбор в абсолютный тупик? И, как утверждает автор, ответом будет снова – да, завела. Кризис современного либерализма, по его словам, заключается именно в том, что ему угрожает крайняя версия самого себя – доведенная до предела идея автономии.

И выход из этого, считает Брукс, только один – выбрать другую версию, которую он называет «либерализмом даров». В этом случае человек – это «часть долгого пути человечества», получатель даров, в том числе дара жизни, от тех, кто был раньше. И его цель в жизни – не погоня за счастьем, а реализация даров, полученных от предков, их развитие и передача потомкам. И в той, и в другой версии либерализма важен индивидуальный выбор, но во втором случае рамки выбора определяются полученными дарами и связанной с ними ответственностью перед другими.

Эта ответственность важна, по словам автора, поскольку влияет на степень социального здоровья. «Здоровое общество создает механизмы и законы, которые облегчают выполнение обязательств, связанных с нашими дарами, – поясняет он. – Больное общество принимает законы, облегчающие отказ от этих обязательств». К примеру, если применить эту версию либерализма к теме абортов, то, по словам автора, выбор будет далек и от их полного одобрения, основанного на телесной автономии, и от полного запрета, игнорирующего личные обстоятельства.

Чтобы убедиться в том, что либерализм даров гуманнее либерализма автономии и в большей степени соответствует сути человеческой жизни, Брукс предлагает «четыре истины». Первая из них – не человек создает собственную жизнь. Жизнь – имманентное благо, и об этом свидетельствует то, «как что-то внутри нас заставляет отчаянно желать долгой жизни нашим друзьям и близким». Но священность жизни как основы цивилизации, как ни странно, недооценена – столкнуться и зафиксировать то, что человеческая жизнь важнее свободного выбора, пришлось немецкой судебной системе в шокирующем инциденте, когда по обоюдному согласию один человек был убит и съеден другим.

Вторая истина – не человек создает собственное достоинство. Оно определяется самим фактом жизни, и человек к этому фундаментальному достоинству не может добавить ничего – ни учеба в Гарварде, ни миллиард долларов не делают его важнее других. В этом смысле все люди абсолютно равны. Но, по словам Брукса, когда жизнь перестает восприниматься как дар и рассматривается как собственность, качество которой можно оценить, например, для решения о ее продолжении или прекращении, как в случае с программой MAID, утрачивается и достоинство. С человеком больным, депрессивным и угасающим обращаются не так, как с более здоровым и счастливым.

Третья истина – человек не контролирует свой разум. В этом пункте автор приводит мнение Фрэнсиса Фукуямы о том, что с самого начала своего существования современный либерализм опирался на определенный тип мышления – естествознание, предполагавшее рациональность решений. Однако чистая рациональность – иллюзия: «никто никогда по-настоящему не думал сам за себя». На способ, образ и содержание мыслей человека, по словам Брукса, влияет масса вещей, переданных его предками: гены, цивилизация, культура, религия, язык, образование, семья. «Всё это,– поясняет он, – течет сквозь нас глубокими реками, частично осознанными, частично бессознательными, формируя наши убеждения и выбор теми способами, которые мы, как личности, часто не можем постичь».

А еще есть негативное влияние окружающих людей и контекста, общие и личные когнитивные искажения, обстоятельства, в том числе болезни, не позволяющие мыслить здраво. Именно поэтому возможность интеллектуальной автономии сильно преувеличена. И в одном случае она приводит просто к ошибке, а в другом – как в ситуации с эвтаназией – к фатальным решениям. Поэтому, по словам Брукса, общество должно говорить: «самоубийство недопустимо» или «у вас нет права на выбор, который вы никогда не сможете пересмотреть», – потому что не индивидуальная автономия является высшей ценностью, а жизнь и ответственность друг за друга.

И, наконец, четвертая истина – не человек создает свои самые глубинные связи. Не он выбирает семью, в которой родился, свой этнос и культуру. И хотя с возрастом у него появляется больше свободы в том, как взаимодействовать с этим наследием, но от сформировавших его «невыбираемых уз» и налагаемых ими обязательств человек никогда полностью не избавится.

И если, по словам Брукса, либерализм, опирающийся на автономию, «рассматривает общество как набор социальных контрактов, заключаемых людьми для взаимной выгоды». То его версия на основе даров видит фундаментом общества обязательства. Разница заключается в том, что в первом случае – это сделка, а во втором – отношения, или несколько перефразируя, «контракт касается интересов, обязательства – идентичности». По замечанию автора, «речь идет о том, что мы собираемся вместе, чтобы сформировать “нас”».

И здесь важным моментом является то, что бремя обязательств – это тоже дар, способный объединить людей. Что в разные периоды своей жизни человек может стать бременем для других, но это и превращает людей в людей. «Иногда старые и немощные, те, кто был изранен жизнью, и чей выбор был ограничен, раскрывают то, что является самым важным в жизни, – утверждает Брукс. – Иногда те, чей выбор был ограничен, могут продемонстрировать, что, сосредоточившись на других, а не на себе, мы определяем нашу жизнь не вариантами, доступными нам, а силой наших обязательств».

В отличие от либерализма автономии, отрицающего общность и оставляющего человека «в одиночестве собственного сердца», что, по замечанию Эмиля Дюркгейма, является «практически идеальным рецептом самоубийства», либерализм даров предлагает человеку быть частью большой исторической процессии. Этого многовекового человеческого пути, наполненного борьбой и лишениями, но результатом которого является прогресс (материальный, культурный, нравственный), а также интеллектуальное и институциональное наследие, позволяющее каждому новому поколению принимать важные решения не «на голой земле» или «в моральном вакууме».

«Если либералы, опирающиеся на автономию, считают, что общество работает лучше всего, когда предоставляет индивидуальные возможности, – говорит Брукс, – то либералы, опирающиеся на дары, считают, что общество работает лучше всего, когда создает среду заботы, помогающую людям справляться с трудностями на протяжении всего жизненного пути».

Джон Стюарт Милль – автор основополагающего для либерального миропорядка текста «О свободе» – считал, что справедливое общество имеет представление не только о свободе, но и о милосердии, о добре и зле. Веря в индивидуальную автономию, Милль утверждал, что у человека есть обязательство «стремиться к улучшению своего морального облика», при этом прекрасно понимая, что именно моральные обязательства перед другими будут ограничивать индивидуальную свободу действий и именно они укажут путь к реализации человеческой природы. И в политике критерием правильности, согласно ему, тоже была «не воля народа, а его благо».

При этом благо человечества – это не какая-то абстракция, а реальная близость людей, преемственность поколений и социальных институтов, наследуемых, улучшаемых и передаваемых дальше. По словам Брукса, это «когда один из участников большого шествия отчаивается и стремится покончить с собой, мы не даем ему шприц, мы говорим – у тебя еще есть дары, которые ты можешь предложить, просто живя среди нас, не уходи, ты нам нужен».

Источник