Бесконечный обмен: почему на подарки надо отвечать

Почему для успешной коммуникации, чтобы что-то взять, нужно сначала что-то дать? Почему подарок – казалось бы, добровольный и потому односторонний акт щедрости – оказывается настоятельным приглашением к взаимности? Почему передарить можно, а не подарить в ответ нельзя? Научный сотрудник Гарвардского университета Джили Клигер в своей статье «Ведение счета» предлагает посмотреть на проблему дарения в перспективе, более широкой, чем неоевропейская.

Почти век назад это попытался сделать французский социолог Марсель Мосс в своем знаменитом «Очерке о даре» (1925), ставшем предтечей целого ряда новых отраслей знания, в том числе экономической антропологии. Племянник основателя современной социологии Эмиля Дюркгейма, Мосс после окончания университета в Бордо заинтересовался сравнительным религиоведением, чему способствовало всё увеличивающееся количество этнографических источников, документировавших неевропейские культуры.

Отправной точкой для наблюдения стали тексты со всего мира, в той или иной форме фиксировавшие практики дарения: скандинавская Эдда, индуистские Веды, отчеты о праздниках дарения (потлачах) среди индейцев Тихоокеанского северо-запада и прочие. И хотя это были практики, вдохновленные щедростью и бескорыстием, – роскошный пир, устроенный вождем, подарки паре, ожидающей ребенка, дружеская просьба разделить добычу после удачной охоты, – но они не только не гарантировали вечную дружбу и приязнь, ни одно действие не было единичным. Как отмечает Клигер: «Каждый жест, казалось, требовал ответного жеста: каждый подарок в какой-то момент должен был встречаться ответным подарком. Один давал и, следовательно, ожидал взамен. Таким образом, сделки, казавшиеся бескорыстными, имели личный интерес. Обмены, выглядевшие добровольными, на каком-то уровне были обязательными. Нужно было вернуть долг, ответить взаимностью на приглашение, превзойти доброту». По этому поводу Мосс иронизировал, что ответная выпивка становится «всё дороже и больше по размеру».

И хотя в этом смысле очевидно сходство дарения и экономической сделки, Мосса, по словам Клигер, поражало то, что «всё в нашем языке и наших законах заставляет нас поверить, что дар и контракт принадлежат к разным видам». Что дар мотивирован добром и моральным законом, а контракт – пользой и материальным интересом. Что между налогом и благотворительностью пропасть, как и между расчетливостью банкира и добротой подателя милостыни. «Тем не менее, сила этнографических данных была такова, что этот способ мышления казался довольно странным, исторической аномалией, уходящей корнями в недавнее европейское прошлое», – поясняет она.

Одна из ключевых особенностей человеческого существования заключается в том, что как бы ни хотелось думать иначе, но человек не самодостаточен – он не может самостоятельно обеспечить все свои потребности и нуждается в обмене с окружающим миром. «Мы должны торговать, потому что ни наш труд, ни наши дарования сами по себе не могут обеспечить нас всем, что нам нужно. Современное состояние – это состояние зависимости, а не независимости, – говорит Клигер, подчеркивая, что в основном это зависимость от незнакомцев. – Мы едва ли можем дружить со всеми, от кого зависим. Наше время ограничено, а цепочка снабжения длинна». Решением проблемы в новое время становится контракт и контрактное право, поддерживаемое государством и обеспечивающее обмен, что позволяет не беспокоиться о том, « заслуживает ли доверия наш торговый партнер, насколько правильны его слова и чисты помыслы».

Адам Смит в своем классическом «Исследовании о природе и причинах богатства народов» (1776) рационализирует это соглашение. Помимо того, что из делового обмена исключается мир чувств (их сфера личные отношения и быт), поскольку самодостаточный Homo economicus действует рационально, Смит еще настаивает на том, что самые ранние формы торговых отношений предвосхищали логику контракта. В итоге, как отмечает Клигер, режим контракта и фиксируемый им мир рыночного обмена кажутся чем-то естественным, а не продуктом человеческого выбора и политической воли: «Это было сделано с тем, чтобы под описанием того, что есть, замаскировать предписание того, что мы должны делать».

Однако во времена Мосса идея «естественности и рациональности» контракта столкнулась с обширным массивом этнографических данных, фиксировавших практики обмена и свидетельствовавших об обратном: «Сделки были неаккуратными, бессрочными, имели прямое отношение к личным и общественным связям. Они укрепляли дружбу, гарантировали союзников, поддерживали традиции. Перемещение материальных благ служило множеству нематериальных целей, которые язык бесчувственной утилитарности не мог полностью охватить. Любовь и личный интерес оказалось не так легко отличить».

Тем не менее, и Мосс в своем труде использовал описание как прикрытие предписанию. По словам Клигер, конечной целью было побудить читателей пересмотреть привычное восприятие экономического обмена. «Демонстрируя нам практику, которая выглядела как обмен подарками, но оказалась формой экономического контракта, он разрушил разделение между ними, – поясняет она. – Его цель заключалась не в том, чтобы заставить нас цинично относиться к подаркам, а в том, чтобы предположить, что экономический обмен может сохранить что-то от духа дарения».

Разделение дарения и контракта в сочетании с его рационализацией привело к «освобождению» последнего от сопутствующих моральных переживаний, в том числе о справедливости обмена. Значение имело только согласие обеих сторон на контракт. Любые обязательства заканчивались вместе с выполнением своей части сделки. Нивелировав это разделение, Мосс предложил пересмотреть все социальные отношения через логику дара. Так, по его мнению, рабочий, всю жизнь отдавший работе, взамен должен был получить страхование жизни (французский парламент как раз обсуждал в тот период этот вопрос), которое защищало бы его в ситуации инвалидности, болезни и старости. Выплата только зарплаты не была равноценным обменом. И в этой связи уход за больными, деторождение, воспитание тоже могли бы рассматриваться как труд, требующий компенсации от работодателя и государства.

Не менее важная идея заключалась и в том, чтобы посмотреть на личные отношения через призму сделки. И хотя в этом ключе обсуждать самые глубокие человеческие связи не принято в силу представления, что логика рынка способна их полностью извратить, Мосс напротив считал, что восприятие обмена значительно обесценилось как раз в связи с контрактом. «В ином контексте мы бы увидели, что социальная жизнь есть не что иное, как расширенная транзакция. Это неплохо. Это то, что делает тяжесть жизненных неопределенностей переносимой, – поясняет Клигер. – Мы живем вместе, беря кредиты и давая взаймы: выслушиваем, помогаем, делимся благами, просим об одолжении. Находясь в сетях взаимных обязательств, мы знаем, что не одиноки. Когда случается беда, счет открыт и встречный дар уже в пути».

Но есть в исследовании Мосса и более метафизический пласт. Сняв разделение между дарением и контрактом, он попытался ответить на вопрос, что именно делает их похожими – что в даре требует «ответного платежа»? Для объяснения он использовал верования племени маори, считавших, что подарки наделены неким нематериальным качеством (хау), которое можно было бы интерпретировать как душа. Именно хау подарка вынуждает вас дарить в ответ.

Играя с этой идеей, Мосс не дал однозначного ответа: собственной ли душой обладает вещь или одушевляется хозяином, кто за кем следует – вещь за хозяином или наоборот, кто же в итоге вынуждает к «ответному платежу» дух дара или дарителя? Но эти мысленные эксперименты позволили ему, во-первых, иначе посмотреть на вещь. «Думать об объекте как об одушевленном или человекоподобном, значит настаивать на том, что он никогда не может принадлежать полностью или исключительно. Богатство должно циркулировать», – поясняет Клигер. Во-вторых, на личность: если вещь сохраняет в себе что-то от личности дарителя, это также означает, что «личность должна состоять отчасти из вещей, которые человек дал или получил, из того, что он должен или ему должны».

И это снова возвращает к идее транзакции. Философ Уильям Джеймс в конце 19 века написал, что человеческое «я» – это «совокупность всего, что человек может назвать своим», включая тело, психическую энергию, одежду, дом, жену, детей, друзей, репутацию, землю, лошадей, яхту, банковский счет и предков. Мосс в этой связи, по мнению Клигер, мог бы сказать, что человеческое «я» – это баланс его социальных долгов. Разница заключается в том, что «совокупность» Джеймса определяется юридически или финансово, а баланс Мосса требует «полного охвата социальных, культурных и исторических сил, ответственных за формирование нас как личностей». Неслучайно, по замечанию Клигер, в эссе «Техники тела» (1935) Мосс рассматривал даже самое привычное, часто бессознательное индивидуальное поведение – стили ходьбы, сна, плавания и т.п. – как созданные культурным контекстом человека.

В итоге человеческая жизнь формируется именно циклами отдачи и получения, потерями и приобретениями. Поэтому, считал Мосс, для выхода за пределы контракта нужна новая модель личности – не самодостаточная и автономная, а вовлеченная в сеть обмена. И дары должны возмещаться не только и не столько потому, что вещам присуща «душа», а потому что суть социальной жизни и есть бесконечный обмен.

Источник