Рабство машин, рабство людей: что не так с развитием технологий

Самые первые изобретения человека не только облегчали ручной труд, но и расширяли восприятие мира и побуждали лучшие умы к новым открытиям. Почему современный прогресс все больше порабощает нас? Об этом в эссе «Любовь, которая возделывает болота» пишет известный журналист Николас Карр.

Он начинает свое эссе со строчки из стихотворения Роберта Фроста «Покос»: Явь – сладкая грёза, которую труд познаёт (перевод Елизаветы Антоненко — прим.ред.). Оно написано в годы неудач, когда Фрост, не имея ни денег, ни перспектив, ни диплома, выращивал яблоки и разводил кур на участке земли в Дерри. Долгие повторяющиеся дни, одиночество и близость к природе вдохновили его. Бремя труда облегчало бремя жизни.

«Если у меня и есть ощущение, что нет ни времени, ни смерти, то это потому, что на пять или шесть лет я потерял счет времени, — писал он о годах, проведенных в Дерри. — Мы бросили заводить часы. Наши идеи стали несовременными, потому что мы долгое время не брали в руки газет. Все могло бы быть гораздо лучше, если бы мы планировали или предвидели, во что ввязываемся». 

Герой стихотворения «Покос» — фермер, выполняющий тяжелую работу в тиши жаркого летнего дня.

Его ум сосредоточен на труде: телесном ритме косьбы, тяжести инструмента в руках, стеблях травы, уложенных в ряды вокруг него. Он не ищет какую-то великую истину за пределами работы. Его труд и есть истина. Труд, будь то труд тела или труда ума, — это не просто способ выполнения работы. Это форма созерцания, способ ясно увидеть мир, свободный от искажения. Являясь противоположностью трансцендентности, работа возвращает нас к реальности.

Воспевая ручной труд, Фрост придавал такое же значение и труду изобретателей, технологическому прогрессу. Так, он прославлял полет братьев Райт в «в неизвестное, в возвышенное». Совершив свой собственный «переход в бесконечность», братья сделали опыт полета и чувство беспредельности, которое он дает, возможным для всех нас. Отталкиваясь от этого сравнения, Николас Карр приводит своих читателей к выводу, что технология играет в процессе познания такую же решающую роль, как и труд. Человеческое тело само по себе — слабая вещь. Оно ограничено в силе, ловкости, диапазоне чувствительности, скорости вычислений и возможностей памяти. И эти пределы достигаются очень скоро. Но есть разум, способный осуществлять воображаемое и желаемое, выводить за рамки возможностей. И сделать это можно с помощью технологий. 

Технология не превращает нас в «постчеловека» или «трансчеловека», как полагают некоторые писатели и ученые в наши дни. Это то, что делает нас людьми. Технология заложена в нашей природе. С помощью инструментов мы придаем нашим мечтам форму. Практичность технологии может отличать ее от искусства, но обе они возникают из схожего, явно человеческого стремления.

Технологии меняют наше восприятие мира. Эта преобразующая сила очевидна в инструментах открытия, от микроскопа и ускорителя частиц до космического корабля. Но эта преобразующая сила присутствует и в повседневных инструментах. Даже в таких, как коса. По мнению Карра, это гениальный инструмент. Он не зря начал с нее свое эссе. Коса была изобретена в 500 году до н.э. римлянами, она представляет собой усовершенствованную разновидность более древнего серпа, который сыграл огромную роль в развитии сельского хозяйства. Коса — усовершенствованный серп, важнейшее новшество для своего времени, и ее польза выходила за рамки того, что можно было измерить урожайностью. В ее форме мы видим модель технологии в человеческом масштабе, модель гаджетов, которые способны расширить возможности общества.

Николас Карр считает, что не все инструменты так хороши. Некоторые не учат нас расширенным действиям, а, наоборот, забирают у нас возможность мыслить и искать новые возможности.

Технологии компьютеризации и автоматизации, которые так властвуют над нами сегодня, редко приглашают нас в мир или побуждают развивать новые таланты, расширяющие наше восприятие и возможности. В основном они имеют противоположный эффект. Они созданы для того, чтобы отталкивать нас. Они отталкивают нас от мира. Это следствие не только преобладающей практики дизайна, которая ставит простоту и эффективность выше всех других забот, но и того факта, что в нашей личной жизни компьютер, особенно в виде смартфона, стал медиа-устройством, его программное обеспечение тщательно запрограммировано на то, чтобы захватить и удержать наше внимание. 

Это верно даже для самых тщательно проработанных симуляций пространства, которые можно найти в приложениях виртуальной реальности, таких как игры, архитектурные модели, трехмерные карты и инструменты видеоконференций, используемые для имитации классных комнат, конференц-залов и коктейльных вечеринок. Искусственные визуализации пространства могут стимулировать наши глаза и, в меньшей степени, уши, но они, как правило, ущемляют другие наши чувства — осязание, обоняние, вкус — и значительно ограничивают движения нашего тела. Исследование грызунов, опубликованное в журнале Science в 2013 году, показало, что клетки мозга, используемые для навигации, гораздо менее активны, когда животные прокладывают свой путь через сгенерированные компьютером ландшафты, чем когда они путешествуют по реальному миру. «Половина нейронов просто не использовалась», — сообщил один из исследователей, нейрофизик из Калифорнийского университета Майанк Мехта. Он считает, что спад умственной активности, скорее всего, связан с отсутствием «ближних сигналов» — запахов, звуков и текстур окружающей среды, которые дают подсказки о местоположении — в цифровых симуляторах пространства. «Карта — это не та территория, которую она изображает», — заметил польский философ Альфред Коржибски, и компьютерная визуализация — это не та территория, которую она представляет. Когда мы входим в виртуальный мир, нам приходится отказываться от большей части нашего тела. Это не освобождает нас, это истощает.

Из-за способности приспосабливаться к упорядоченной среде, мы путешествуем по жизни с повязкой на глазах. Природа и культура перестают приглашать нас к действию и восприятию. Человек не получает опыта, который толкал бы его вперед.  Наша эпоха может быть временем материального комфорта и технических чудес, но это также время бесцельности и уныния.

Среди прочих многочисленных намеков в стихотворении Фроста есть предупреждение и об опасности технологии с точки зрения этики. Коса в руках человека несет жестокость. Она без разбора срезает цветы — нежные, бледные купавки, — вместе со стеблями травы. Она пугает невинных животных. Если технология воплощает наши мечты, то она также воплощает и другие, менее приятные качества нашего характера, такие как стремление к власти и сопутствующие ему высокомерие и бесчувственность. И в этом еще одна развивающая особенность технологий ручного труда — они побуждают нас брать на себя ответственность за их использование. Инструменты — это продолжение нашего тела, и у нас нет иного выбора, кроме как быть глубоко вовлеченными в этику их использования. Коса не выбирает, что срезать. И более сложные системы, такие как самолет, не выбирают, куда лететь.

Автоматизация ослабляет связь между инструментом и пользователем не потому, что системы с компьютерным управлением сложны, а потому, что они так мало от нас требуют. Их работа скрыта секретными кодами. Система сопротивляется любому участию оператора сверх необходимого минимума. Это препятствуют развитию мастерства в их использовании. В конечном итоге автоматизация оказывает замораживающее действие. Мы больше не ощущаем наши инструменты как часть нас самих.

В известной статье 1960 года «Симбиоз человека и компьютера» психолог и инженер Дж. К. Р. Ликлайдер хорошо описал сдвиг в нашем отношении к технологиям. «В прошлом, в системе «человек-машина», — писал он, — человек-оператор обеспечивал инициативу, направление, интеграцию и анализ. Механические части систем были всего лишь продолжением: сначала человеческой руки, а затем человеческого глаза». Появление компьютера все изменило. «На смену «механическому продолжению человека» пришла автоматизация, замена людей, а функция человека в этой системе стала скорее вспомогательной». Чем больше все автоматизируется, тем проще становится воспринимать технологию как некую неумолимую, чуждую силу, которая находится вне нашего контроля и влияния. Попытки изменить путь ее развития кажутся бесполезными. Мы нажимаем на кнопку включения и следуем запрограммированному распорядку.

Мы определили наши отношения с технологией не как отношения тела и конечности или даже брата и сестры, а как отношения хозяина и раба. Эти отношения лежат в основе повторяющейся мечты общества об освобождении от тяжкого труда. «Всякий неинтеллектуальный труд, весь монотонный, скучный труд, весь труд, связанный с ужасными вещами и тяжелыми условиями, должен выполняться при помощи машин», — писал Оскар Уайлд в 1891 году. «Будущее мира зависит от рабства механизмов, рабства машин», — Джон Мейнард Кейнс в эссе 1930 года предсказал, что механические рабы освободят человечество от «борьбы за существование» и приведут нас к «цели — экономическому благоденствию». В 2013 году обозреватель журнала Mother Jones Кевин Драм заявил, что «в конечном итоге нас ждет роботизированный рай для отдыха и созерцания». К 2040 году, по его прогнозам, наши компьютеризированные рабы («они никогда не устают, они никогда не раздражаются, они никогда не совершают ошибок») спасут нас от труда и приведут в новый Эдем: «Наши дни мы проводим, как нам заблагорассудится, возможно, за учебой, возможно, за видеоиграми. Это зависит от нас».

Но если мы становимся зависимыми от наших технологических рабов, то сами превращаемся в рабов. Сегодня люди часто жалуются на то, что чувствуют себя рабами своих приборов и гаджетов. «Умные устройства иногда расширяют возможности, — замечают в журнале The Economist в статье «Рабы смартфона», опубликованной в 2012 году. — Но для большинства людей слуга стал хозяином». 

«Технология не нейтральна, а служит непреодолимой позитивной силой в человеческой культуре, — пишет один эксперт, выражая самодовольную идеологию Кремниевой Долины, которая в последние годы получила широкое распространение. — У нас есть моральное обязательство развивать технологии, потому что они расширяют возможности». Соблазнительно поверить в то, что технология — это доброжелательная, автономная сила, способная самовосстанавливаться. Это позволяет нам с оптимизмом смотреть в будущее, снимая с нас ответственность за то, каким оно будет. В особенной степени это отвечает интересам тех, кто необычайно разбогател, благодаря сберегающему труду и концентрирующему прибыль эффекту автоматизированных систем и компьютеров, которые ими управляют. Это придает героический ореол повествованию в котором наши новые плутократы играют главные роли: потеря рабочих мест может быть прискорбной, но это необходимое зло на пути к окончательному освобождению человечества, при помощи компьютерных рабов, которых создают наши дружелюбные предприятия. Питер Тиль, успешный предприниматель и инвестор, ставший одним из самых выдающихся мыслителей Кремниевой Долины, допускает: «революция в роботехнике приведет в основном к тому, что люди лишатся работы». Но, спешит он добавить: «это принесло бы пользу, освободив людей для многих других дел». Освобождение звучит гораздо приятнее, чем увольнение.

Трудно представить, что современные технологические магнаты, с их либертарианскими наклонностями и нетерпением к правительству, согласятся на такую схему перераспределения богатства, которая была бы необходима для финансирования самореализации в освободившееся время множества безработных. Даже если общество придумает какое-то волшебное заклинание или чудесный алгоритм для справедливого распределения богатств, полученных в результате автоматизации, есть все основания сомневаться, что наступит что-то похожее на «экономическое блаженство».

Карр рассказывает о своей встрече с фотографом, который отказался от использования цифрового оборудования и вернулся к пленке. Он объяснил свой выбор тем, что цифровой фотоаппарат изменил подход к работе. Ограничения, связанные со съемкой и проявкой фотографий на пленке побуждали его работать вдумчиво, осознанно и глубоким, физическим ощущением присутствия. Прежде чем сделать снимок он направлял свое внимание на свет, цвет, кадрирование и композицию. Он терпеливо ждал подходящего момента, чтобы спустить затвор. С цифровой камерой он мог делать серию снимков один за другим, а затем с помощью компьютера сортировать их, обрезать и подправлять наиболее удачные. Составление композиции происходило уже после того, как фотография была сделана. Поначалу перемены казались пьянящими. Но результаты его разочаровали. Фотографии не трогали его чувств. Пленка, понял он, налагает дисциплину восприятия, видения, что приводит к более богатым, более искусным, более трогательным фотографиям. Пленка требовала от него большего. 

Подобно этому фотографу, заключает Карр, всем нам, возможно, стоит сделать шаг назад и критически осмыслить технологический прогресс. Технология — это опора и слава цивилизации. Но это также и испытание, которое мы сами себе устроили. Она заставляет нас задуматься о том, что важно в нашей жизни, спросить себя, что значит быть человеком.

Источник