Твиты в будущее: какую историю мы пишем для потомков?

Когда Джон Рэндольф писал свою первую книгу о жизни семьи Бакуниных из России XIX века, у него были горы исходного материала для работы.

«Я прочитал сотни, возможно, тысячи писем, — вспоминает он. — Все эти сообщения тщательно и аккуратно хранились в семейном архиве».

В этих письмах Бакунины очень подробно рассказывали о своей жизни и отношениях, передавая интересные подробности будущим историкам, таким как Рэндольф, директор Центра изучения России, Восточной Европы и Евразии в Университете Иллинойса в Урбана-Шампейне.

А что, если бы вместо этого он получил архив публикаций и фотографий в социальных сетях?

Форма и содержание сохранившихся записей неизбежно формируют точку зрения людей, изучающих прошлое. Это поднимает интересный вопрос о нашем времени: если цифровые медиа просуществуют достаточно долго, чтобы стать объектом изучения будущих историков (хотя нет никакой гарантии, что будет именно так), как это повлияет на их суждения о нас как о людях?

Обычные текстовые сообщения, электронные письма и посты в социальных сетях дают представление о происходящих событиях и общих взглядах. Будущие историки, вероятно, также будут хорошо понимать, какой была жизнь в наше время, благодаря миллиардам фотографий и видеозаписей. Они смогут понимать язык тела и голосовые интонации людей из 1990-х, тогда как мы относительно мало знаем, какими были люди, скажем, в 1390-х.

«Одна из удивительных вещей, которые сейчас происходят, — это то, что мы создаем гораздо более полное, объемное видение прошлого, в котором больше материала, больше цвета», — говорит Рэндольф.

Фильмы и телесериалы, а также личные фотографии, видео и посты в социальных сетях в мельчайших подробностях описывают, как люди выполняют повседневные задачи. С какими трудностями сталкиваются. Как они путешествуют, едят и общаются. Никогда прежде в истории человечества жизненные детали не документировались так подробно.

Любой, кто изучает историю еды, спорта, транспорта, досуга или какой-то другой аспект нашего образа жизни, найдет, чем заняться.

Но что насчет того, как мы мыслим? С одной стороны, многие люди постоянно пишут в интернете о своих мыслях и эмоциях. С другой стороны, длинные, подробные рассказы, которые встречались в письмах сотни лет назад, сегодня встречаются куда реже.

Авторы таких длинных писем не только сохранили воспоминания о прошлом, но и рассказали о событиях и своих личных реакциях на них — от Мэри Монтегю, которая познакомила Британию с прививкой от оспы, увидев ее за границей, до Горация Уолпола, в письмах которого отражены все виды социальных изменений, включая повальное увлечение спа-процедурами.

Блоги, научно-популярные книги и некоторые виды серьезной журналистики, возможно, заняли сегодня место писем, хотя это по определению менее частные и потенциально менее личные источники информации.

Исследователь информации из Института социальных наук им. Лейбница GESIS Катрин Веллер говорит, что, учитывая природу социальных сетей сегодня, будущие историки будут воспринимать нашу эру как особенно нарциссическую — возможно, обоснованно. Социальный капитал всегда имел значение в человеческом обществе, и в тщеславии нет ничего нового. Однако, по мнению Веллер, бесконечные селфи и самореклама в соцсетях говорят о том, что огромное количество людей сегодня хорошо осознают, как их воспринимают другие. Тот факт, что людей это так сильно волнует, может сбить с толку исследователей будущего.

«Представьте себе, что гуляя по галереям или музейным коллекциям, вы видите самых влиятельных инстаграм-блогеров эпохи и их публикации», — говорит Веллер.

Если портреты XVII века, как правило, изображают аристократов и королевских особ, поскольку они были достаточно богатыми, чтобы нанять художников, то визуальные медиа, которые покажут нас потомкам, имеют перекос в сторону тех, кто был наиболее заметным и громким в сети. Класс по-прежнему имеет значение, но сегодня практически каждый может вести хронику своей жизни в социальных сетях.

И будущие исследователи будут полагаться не только на цифровые записи. Они изучат и материальные артефакты, которые мы оставляем. В частности, один материал, как видно, сохранится дольше, чем любой другой. Это пластик. На упаковках сейчас описаны всевозможные сведения о продуктах, которые мы покупаем и едим, какие ингредиенты используем и как храним такие продукты. (Сейчас довольно часто в природе можно найти пластик, пролежавший десятки лет. Моя сестра недавно откопала в саду хрустящий пакет 30-летней давности.)

Это еще одна вещь, которая будет очевидна для будущих поколений — мы производим огромное количество отходов и не знаем, что с ними делать. Будем надеяться, что люди в грядущие века справятся с этим лучше.

То есть в далеком будущем относительно легко будет узнать, какой была повседневная жизнь в XXI веке. Но, по мнению Веллер, еще один серьезный вопрос, которые задает любой историк о периоде, который изучает, — это то, почему важные исторические события развивались именно так.

Например, почему прижилось то или иное политическое движение и как оно распространилось? Да, в социальных сетях есть вирусные мемы и посты, но только ими нельзя объяснить популярность идеи среди широких слоев населения.

«Сейчас наступила эпоха, когда алгоритмы формируют большую часть нашей жизни», — отмечает Веллер. И пока исследователи не могут полностью понять их. Если внутреннее устройство алгоритмических систем не будет сохранено для ретроспективного анализа, их влияние на ход истории может стать чем-то вроде загадки, гигантским черным ящиком.

Также, возможно, будет сложно или невозможно узнать, каково было пользоваться таким веб-сайтом, как Facebook, даже если его контент нашего времени будет сохранен и доступен в будущем. Алексис Мадригал отмечает в The Atlantic, что функциональность платформ социальных сетей не сохраняется каждый раз, когда сайты обновляются или переделываются. А происходят эти обновления довольно часто.

Более того, подъемы и спады идеологий и политических страстей могут заставить будущих историков почесать затылки. Учитывая дезинформацию, распространяющуюся в социальных сетях, они вполне могут задаться вопросом: почему небольшое, но громкое количество людей в начале XXI века поверило в теории заговора о плоской Земле или о том, что вакцины — это «оружие»?

Пожалуй, это трудно понять даже сейчас, не говоря уже о будущем, когда не будет никого, кто мог бы свидетельствовать обо всем этом. Неужели алгоритмы XXI века манипулировали людьми до такой степени, что некоторые оказались зомбированы? Возможно, кто-то был более восприимчив к манипуляциям, но почему именно они так легко попались? Те же вопросы, которые мы задаем себе сегодня, могут остаться на века.

Тревожно то, что сегодняшняя цифровая дезинформация может быть принята за чистую монету. Представьте, что через 100 лет люди будут штудировать колонки в газетах, блоги и твиты и иметь те же разногласия, скажем, по поводу пользы Brexit или поведения бывшего президента США Дональда Трампа, потому что смогут изучить огромные запасы поляризованных сообщений.

«Люди смогут залезть в ящик и вытащить из него все, что захотят, и это определенно станет серьезной проблемой просто из-за масштаба материала», — говорит Рэндольф.

Другими словами, сегодняшняя дезинформация может в конечном итоге исказить историю.

Это становится все более возможным благодаря цифровым медиа, ведь интернет функционирует как гигантская «машина деконтекстуализации», добавляет он. Изображения и видео часто появляются без какой-либо информации о том, как, когда и кем они были сделаны. Также не всегда ясно, были ли они отредактированы или созданы системами искусственного интеллекта заведомо «фейковыми».

Эту озабоченность разделяет исторический блогер Клэр Майлз, которая подсчитывает информационную ценность мемов для будущих поколений. Сегодняшние мемы можно сравнить с развитой формой политической карикатуры XVIII века. Они визуально привлекают внимание и обычно содержат резкие и сардонические замечания или подписи.

Однако, как и в случае с некоторыми старыми каррикатурами, личность и мотивы создателя обычно неизвестны.

«Изучая мемы в будущем, нам, возможно, придется учитывать, что они были созданы кем-то, кто придерживался радикально иного взгляда на определенное событие или тему, основываясь на информации, которую они действительно считали реальной», — пишет Майлз.

Сегодня в сети циркулирует так много данных, что пробраться через них столетия спустя, пытаясь найти суть событий, может оказаться непростой задачей.

«Я думаю, мы оставим будущим поколениям архивный эквивалент чердака очень богатого барахольщика, где много всякой всячины», — говорит Рэндольф.

Историки, вероятно, будут вынуждены полагаться на методы науки о данных для автоматического поиска и организации архивов необходимой информации.

Существует также обратная возможность, что из-за огромного количества оставленной информации прошлое может показаться довольно скучным. Люди могут, правильно или ошибочно, предположить, что они уже хорошо понимают, какой была жизнь, например, 2000-х годов, и вместо этого погрузиться в 1800-е.

Впрочем, по мнению Веллер, этого не произойдет. Будущие поколения еще будут восхищаться карьерой соучредителя Apple Стива Джобса или потратят десятилетия, пытаясь понять быстро меняющуюся жизнь людей, которые выросли в развивающихся странах в наше время.

Можно задаться вопросом, смогут ли оставленные нами твиты и посты в блогах полностью раскрыть то, как наше общество мыслило и пыталось решать такие огромные проблемы, как изменение климата. Что мы сделали и почему — или почему не сделали?

Как говорит Веллер, «интересные истории появятся, несмотря ни на что».

Источник