Усмирение генов: как человек-агрессор стал человеком-эмпатом

Мы живем в самое мирное время за всю историю существования нашего вида. Ученые все чаще задумываются над тем, что оказало значительное влияние на снижение насилия. Может ли оказаться, что под воздействием социальных процессов и цивилизации изменился генетический облик человека, и склонность к ненасилию теперь наследуется из поколения в поколение? Известный нейропсихолог Стивен Пинкер в книге «Лучшее в нас» рассуждает о том, могла ли новейшая биологическая эволюция за короткий исторический период утихомирить ген агрессии.

С помощью селекционного разведения можно за четыре-пять поколений вывести линию мышей, заметно более или менее агрессивных по сравнению с обычной лабораторной мышью. Насилие у людей, конечно, устроено гораздо сложнее мышиного, но, если предрасположенность к насилию или к миролюбию наследуется, отбор определенно благоприятствовал бы тем вариантам генов, носители которых оставляли бы после себя больше выживших потомков, что со временем изменило бы концентрацию агрессивных и умиротворяющих генов. Так что сначала нам нужно выяснить, действительно ли какая-то часть разброса по агрессивности у людей вызвана изменчивостью генов, то есть наследуется ли агрессивность.

Наследуемость можно измерить как минимум тремя способами. Во-первых, можно оценить корреляцию черт у идентичных близнецов, разделенных при рождении и выросших в разных семьях: у них одинаковые гены, но разная семейная среда (в диапазоне сред в выборке). Во-вторых, можно проверить, наблюдается ли более высокая корреляция у идентичных близнецов (у которых общие все гены и большая часть семейной среды), чем у неидентичных близнецов (у которых одинакова только половина изменчивых генов и большая часть семейной среды). В-третьих, можно посмотреть, выше ли эта корреляция у биологических сиблингов (у которых одинаковая половина генов и большая часть семейной среды), чем у приемных братьев и сестер (у которых нет общих изменчивых генов, но большая часть семейной среды одинакова). Каждый из этих методов имеет свои достоинства и недостатки (например, идентичные близнецы чаще становятся соучастниками преступления, чем неидентичные), но сильные и слабые стороны у них разные, так что, если результаты всех трех исследований сходятся в одной точке, есть все основания полагать, что изучаемая черта наследуется.

С помощью этих методов было показано, что асоциальные личностные черты и наклонность иметь проблемы с законом в значительной степени наследуются, хотя влияние наследуемых компонентов иногда зависит от особенностей окружающей среды. В исследовании крупной выборки усыновленных детей, проведенном в 1984 г. в Дании, было установлено, что в семьях, где родитель был осужден за преступление, 25% выросших биологических детей преступников тоже шли по кривой дорожке, а из усыновленных в преступные семьи отпрысков добропорядочных граждан за решетку попадали только 15%. В этом исследовании эффект биологического родства рассматривался только по отношению к ненасильственным преступлениям, таким как угон автомобиля, и во многих учебниках 1980-х гг. утверждалось, что наследуется только склонность к ненасильственным преступлениям, но не к насилию. Однако вывод был преждевременным. Насильственных преступлений вообще совершается меньше, так что сложно собрать крупную выборку подходящих семей, а значит, и заметить наследуемость сложнее. Кроме того, несовершенство системы уголовного правосудия может сыграть большую роль, чем наклонности преступника к насилию.

В сегодняшних исследованиях используются более точные инструменты измерения насилия, включая анонимные самоотчеты, проверенные шкалы агрессии и асоциального поведения, характеристики, данные учителями, друзьями и родителями. Все эти показатели тоже коррелируют с вероятностью осуждения за насильственное преступление, но обеспечивают нас более чем достаточным количеством данных. Когда эти данные анализируют с помощью инструментов поведенческой генетики, все три вышеописанных метода выявляют значительную наследуемость агрессивных тенденций.

Поведенческие генетики Су Хён Ри и Ирвин Уолдман недавно проанализировали всю научную литературу по генетике агрессивности — а это более 100 близнецовых исследований и исследований приемных детей. Они выбрали 19 исследований, которые отвечали строгим критериям качества и фокусировались на агрессивных действиях (драки, жестокость к животным и травля однокашников), а не на более широкой категории асоциальных тенденций. Кроме этого, они изучили все опубликованные исследования близнецов и приемных детей, подвергавшихся аресту или уголовному преследованию. Выведенная ими оценка наследуемости агрессивного поведения равна примерно 0,44, а наследуемости криминальных наклонностей — около 0,75 (из которых 0,33 приходится на аддитивную наследуемость, то есть изменчивость, которая передается по наследству, а 0,42 — на наследуемость неаддитивную, то есть изменчивость, обусловленную взаимодействием генов). Хотя собранная база данных не различает насильственные и ненасильственные преступления, ученые цитируют датское близнецовое исследование, где эти два вида преступности рассматривались по отдельности и наследуемость склонности к насильственным преступлениям достигла 0,50145. Как в большинстве исследований поведенческой генетики, влияние воспитания в семье было настолько незначительным, что им можно было пренебречь, хотя другие аспекты среды, измерить которые методами поведенческой генетики не так-то легко (соседи, субкультура или уникальный личный опыт), несомненно, играют роль. Точность цифр не нужно воспринимать слишком серьезно, но сам факт, что все они значительно выше ноля, говорит о многом. Поведенческая генетика подтверждает, что агрессивные тенденции могут наследоваться, и это обеспечивает естественный отбор материалом для работы по изменению средней предрасположенности к насилию в популяции.

Наследуемость — необходимое условие эволюционных изменений, но этот показатель измеряет смесь разнородных источников поведения. Рассматривая их по отдельности, мы увидим, что у естественного отбора было немало возможностей отрегулировать нашу предрасположенность к насилию как в сторону ее увеличения, так и в сторону уменьшения. Давайте рассмотрим некоторые из них.

Самодоместикация (самоодомашнивание) и педоморфия. Ричард Рэнгем заметил, что одомашнивание животных, как правило, замедляет развитие у них некоторых качеств, позволяя и в зрелости сохранять ювенильные черты, — это называют педоморфией, или неотенией. Одомашненные линии и виды, как правило, обладают более детскими формами черепа и чертами, они демонстрируют меньше половых различий, более игривы и менее агрессивны. Эти изменения можно наблюдать у животных, одомашненных целенаправленно (лошади, коровы, козы, лисы), и у одного вида волков, который сам себя одомашнил тысячи лет назад, живя рядом со стоянками людей, подбирая объедки и эволюционировав со временем в собаку. Бонобо произошли от своего похожего на шимпанзе предка путем педоморфии, вследствие того что их образ жизни — собирательство — сделал агрессивность самцов менее выгодной. Основываясь на педоморфических изменениях, обнаруженных в окаменелых останках палеолитических людей, Рэнгем предположил, что подобный процесс имел место и в эволюции человека в последние 30000 или 50000 лет, и может продолжаться до сих пор.

Строение мозга. Нейробиолог Пол Томпсон показал, что распределение серого вещества в коре мозга, в том числе в дорсолатеральной префронтальной области, в высшей степени наследуемо: оно практически одинаково у идентичных близнецов и сильнее отличается у неидентичных. Точно так же обстоят дела и с белым веществом, соединяющим лобную кору с другими областями мозга. Вероятно, нейронные сети лобных долей, которые осуществляют самоконтроль, у разных людей генетически неидентичны, что делает их подходящей мишенью новейшего естественного отбора.

Окситоцин, так называемый «гормон объятий», поощряющий сочувствие и доверие, действует на рецепторы, расположенные в разных зонах мозга. Число и распределение этих рецепторов могут в значительной мере влиять на поведение. В известном эксперименте биологи ввели ген, формирующий рецепторы вазопрессина (похожий на окситоцин гормон, активный в мозге самцов), луговым полевкам, агрессивному и неразборчивому в связях виду грызунов, у которого этого гена нет. И как по мановению волшебной палочки луговые полевки стали моногамными — как и их кузены по эволюционному древу, степные полевки, которые уже рождаются с соответствующими рецепторами. Эксперимент предполагает, что простое генетическое изменение в системе окситоцина-вазопрессина может оказать глубокое влияние на сочувствие, привязанность и опосредованно — на подавление агрессивности.

Тестостерон. Реакция человека на вызов в борьбе за доминирование зависит, в частности, от количества тестостерона, выделяющегося в кровь, и от распределения рецепторов этого гормона в его или ее мозге. Ген, кодирующий рецептор тестостерона, у разных людей отличается, отчего одинаковая концентрация тестостерона может влиять на человека по-своему. Мужчины, обладатели гена, кодирующего более чувствительный рецептор, испытывают сильный прилив тестостерона, разговаривая с привлекательной женщиной (что может привести к притуплению чувства страха и повышению готовности к риску). В одном исследовании выяснилось, что среди осужденных насильников и убийц таких мужчин больше, чем в целом по популяции. Генетические пути регуляции системы тестостерона сложны, но, оперируя ими, естественный отбор может изменить готовность людей принимать агрессивные вызовы.

Нейротрансмиттеры — это молекулы, которые высвобождаются нейроном, просачиваются через микроскопическую щель между нейронами и цепляются к рецептору на поверхности другого нейрона, изменяя его активность и позволяя нервному сигналу распространяться в мозге. Одна из крупных групп нейротрансмиттеров называется катехоламинами. К ним относятся дофамин, серотонин и норэпинефрин (последний еще называют норадреналином, он близок к адреналину — гормону, активирующему реакцию «бей или беги»). Катехоламины используются несколькими мотивационными и эмоциональными системами мозга, а их концентрация регулируется белками, которые расщепляют или перерабатывают их. Один из таких гормонов — моноамин оксидаза-А (МАО-А) — помогает разрушать эти нейротрансмиттеры, чтобы они не накапливались в мозге. В противном случае организм сильнее реагирует на угрозы и чаще прибегает к агрессии.

Подозрение, что МАО-А может влиять на насилие у людей, возникло после обнаружения у членов одной датской семьи редкой мутации, из-за которой половина мужчин в семье лишилась работающей версии гена. (Ген находится в Х-хромосоме, она у мужчин одна, и резервной копии, чтобы компенсировать дефективный ген МАО-А, у них нет.) На протяжении как минимум пяти поколений задетые мутацией мужчины этой семьи отличались склонностью к вспышкам агрессии.

Более распространенный вид изменчивости обнаружен в той части гена, которая определяет, сколько МАО-А выделяется. В мозге людей, которым достался ген, кодирующий слабую активность, накапливается больше дофамина, серотонина и норэпинефрина. И они же чаще демонстрируют симптомы антисоциального личностного расстройства, признаются, что совершали акты насилия, осуждаются за насильственные преступления.

Низкоактивная версия МАО-А гена увеличивает агрессивность, прежде всего если его носители росли в стрессогенной обстановке, например были жертвами жестокого или небрежного обращения со стороны родителей или второгодниками в школе. Трудно определить, какие конкретно стрессоры оказывают такое влияние, потому что непростая жизнь часто непроста во многих отношениях сразу. Вообще говоря, модулирующим фактором могут выступать другие гены, которыми наградили человека родители, —гены, предрасполагающие к агрессивности как родителя, так и ребенка, что также может провоцировать негативную реакцию окружающих. Но каким бы ни был модулирующий фактор, на 180 градусов он действие низкоактивной версии не развернет. Во всех исследованиях ген обладал суммарным или основным эффектом в популяции, что могло сделать его мишенью отбора. Моффитт и Каспи (обнаружившие, что влияние гена на поведение зависит от стрессогенного опыта) считают, что интерес представляет не низкоактивная версия гена как причина насилия, а высокоактивная —как ингибитор насилия: она защищает людей от слишком интенсивной реакции на неблагоприятные жизненные условия. Генетики нашли статистические свидетельства отбора по гену МАО-А у людей, хотя не разделяли низко- и высокоактивную версии гена. Но это еще не доказывает, что ген отбирался по его воздействию на агрессивность.

Итак, генетические особенности, склоняющие нас к насилию или отвращающие от него, теоретически могли закрепиться в периоды интересующих нас исторических переходов. Возникает вопрос: так произошло это или нет? То, что такая возможность существует, еще не доказывает, что эти эволюционные изменения действительно имели место. Эволюция зависит не только от сырого генетического материала, но и от таких факторов, как демографические показатели (включая как абсолютные числа, так и степень проникновения иммигрантов из других групп), генетические и эволюционные случайности и размывание генных эффектов приспособлением к культурной среде.

Существуют ли свидетельства, что процессы усмирения или цивилизации когда-либо воспроизводили усмиренных или цивилизованных граждан, с рождения менее предрасположенных к насилию? Поверхностный взгляд может быть обманчив. История знает множество примеров, когда жители одной страны считали, что другая населена «дикарями» или «варварами», но впечатление это порождалось расизмом и бросающимися в глаза различиями социальных моделей, а не попытками разделить природу и воспитание. Между 1788 и 1868 гг. в каторжные поселения в Австралии сослали 168000 осужденных из Британии, и можно было бы ожидать, что нынешние австралийцы унаследовали непокорный характер своих предков-основателей. Однако уровень убийств в Австралии не только ниже, чем в метрополии, но и вообще один из самых низких в мире. До 1945 г. немцев считали самым воинственным народом на Земле; сегодня они числятся среди самых миролюбивых.

Может быть, революция в эволюционной геномике способна обеспечить нас твердыми доказательствами? В своем манифесте «Взрыв через 10000 лет: как цивилизация ускоряла эволюцию человека» (The 10,000 Year Explosion: How Civilization Accelerated Human Evolution) физик Грегори Кохран и антрополог Генри Харпендинг изучили факты, свидетельствующие в пользу новейшего отбора у людей, и предположили, что он повлиял на наш темперамент и поведение. Однако ни один из описанных ими генов не имеет отношения к поведению, все ограничиваются лишь перевариванием пиши, сопротивляемостью болезням и пигментацией кожи.

Мне известно только о двух заявлениях по поводу недавней эволюции генов, имеющих отношение к насилию, для которых имеется хотя бы чуточка научных доказательств. Одно касается маори, полинезийского народа, осевшего в Новой Зеландии около 1000 лет назад. Подобно многим негосударственным охотникам-земледельцам, маори вели продолжительные войны, на их совести геноцид народа мориори на близлежащих островах Чатем. Сегодня культура маори сохранила множество символов воинственного прошлого, включая боевой танец хака, который теперь танцуют, чтобы поднять боевой дух перед играми All-Blacks — новозеландской регбийной сборной, и прекрасное нефритовое оружие. Известный фильм 1994 г. «Когда-то они были воинами» живо описывает преступность и бытовое насилие, охватившее недавно некоторые сообщества маори в Новой Зеландии.

На этом фоне новозеландская пресса срочно ухватилась за доклад 2005 г., в котором утверждалось, что низкоактивная версия гена МАО-А более распространена среди маори (70%), чем среди потомков европейцев (40%)160. Ведущий генетик Род Ли предположил, что маори прошли отбор по этому гену, потому что он повышал их готовность рисковать сначала во время опаснейших морских плаваний на каноэ, которые привели их в Новую Зеландию, а впоследствии — в ходе затяжных племенных войн. В СМИ этот ген окрестили «геном воинов» и писали, что он может объяснять высокий уровень социальной патологии среди маори в современной Новой Зеландии.

Теория гена воина не добилась успеха в войне со скептически настроенными учеными. Первая ее проблема в том, что признаки отбора по гену с тем же успехом могут появиться в геноме благодаря генетическому бутылочному горлышку — так происходит, когда случайный набор генов, который несли в себе малочисленные отцы популяции, распространяется среди их расплодившихся потомков. Во-вторых, низкоактивная версия этого гена у китайцев встречается еще чаще (77% мужчин являются его носителями), а китайцы и не произошли от воинов, и не слишком склонны к социальной патологии в современных обществах. Третья проблема состоит в том, что связь между геном и агрессией не обнаружена у неевропейского населения, вероятно, потому, что они развили другой способ контролировать свой уровень катехоламинов. На сегодняшний момент теории гена воина нанесены раны, которые могут оказаться смертельными.

Другие заявления о недавних эволюционных изменениях касаются скорее процесса цивилизации, нежели усмирения. В книге «Прощай, нищета: краткая экономическая история мира» (A Farewell to Alms: A Brief Economic History of the World) Грегори Кларк ищет объяснения времени и месту индустриальной революции, которая впервые в истории улучшила материальное благосостояние быстрее, чем прирост благ мог быть поглощен ростом населения. Почему, спрашивает Кларк, именно Англия первой вырвалась из мальтузианской ловушки? Ответ, предполагает он, в том, что природа англичан изменилась.

С 1250 г., когда Англия начала превращаться из рыцарского общества в «нацию лавочников» (как позже пренебрежительно скажет Наполеон), обеспеченные простолюдины оставляли больше потомства, чем бедные, предположительно, потому, что женились раньше и могли себе позволить лучшую пищу и жилье. Кларк назвал это «выживанием богатейших»: богатые становятся еще богаче и рожают детей. Верхушка среднего класса в Англии начала размножаться быстрее аристократов, по-прежнему занятых проламыванием голов и отрубанием конечностей в турнирах и междоусобных войнах. Поскольку экономический рост начался только в XIX в., дополнительным выжившим детям богатых купцов и торговцев некуда было двигаться по экономической лестнице, кроме как вниз. Они все больше замещали бедноту и привносили в общество свои буржуазные черты: бережливость, трудолюбие, самоконтроль, осторожное дисконтирование будущего и уклонение от насилия. Ценности среднего класса население Англии сформировало буквально в процессе эволюции. А это, в свою очередь, позволило им воспользоваться новыми коммерческими возможностями, появившимися с приходом индустриальной революции. Хотя Кларк порой прячется от зоркого ока полиции политкорректности за замечанием, что ненасилие и самоконтроль может передаваться от родителей детям как культурная традиция, в публикации, озаглавленной «Генетический капиталист?», он полностью разворачивает свой тезис:

К 1800 году крайне капиталистическая природа английского общества —индивидуализм, низкая ставка временных предпочтений, долгий рабочий день, высокий уровень человеческого капитала — могла явиться следствием особенностей дарвиновской борьбы в очень стабильном аграрном обществе на длительном промежутке времени до индустриальной революции. Таким образом, победой капитализма в современном мире мы можем быть обязаны не только идеологии или рациональности, но и нашим генам.

Книга «Прощай, нищета» переполнена поучительной статистикой и представляет собой захватывающий рассказ об исторических предпосылках индустриальной революции. Однако теория генетического капиталиста не победила в борьбе за выживание среди прочих теорий экономического роста. Во-первых, потому, что до недавнего времени богатые размножались быстрее бедных практически повсеместно, а не только в обществе, которое позже разродилось индустриальной революцией. Во-вторых, пусть даже у аристократов и королей было не больше законных наследников, чем у буржуа, они без труда вырывались в этом смысле вперед за счет бастардов, что могло привести к непропорционально большому числу их генов в следующем поколении. Кроме того, со сменой институтов нация может быстро достичь значительного уровня экономического роста и без всякого отбора по ценностям среднего класса, как случилось в Японии после Второй мировой войны и в посткоммунистическом Китае. А главное, Кларк не приводит никаких данных, свидетельствующих, что англичане по своей природе более сдержанны или менее агрессивны, чем граждане государств, не ставших колыбелью индустриальной революции.

Итак, недавняя биологическая эволюция теоретически могла слегка подрегулировать нашу предрасположенность к насилию или миролюбию, однако убедительных доказательств того, что это действительно произошло, нет. Зато перед глазами у нас — достоверные свидетельства перемен, которые никак не могут оказаться генетическими, поскольку уместились в слишком короткие отрезки времени, чтобы можно было объяснить их естественным отбором, даже учитывая новое знание о его недавнем воздействии. Отмена рабства и жестоких наказаний во времена Гуманитарной революции, спад насилия в отношении меньшинств, женщин, детей, гомосексуалов и животных в ходе революции прав, сокращение войн и случаев геноцида в период Долгого мира и Нового мира — все эти перемены укладывались в десятилетия или даже годы, совершаясь порой на глазах одного поколения. Особенно значительным спадом было сокращение почти вполовину уровня убийств в Америке 1990-х. Скорость этого снижения составляла около 7% в год и была достаточной, чтобы насилие сократилось до 1% от его первоначальной уровня всего за два поколения — без всяких изменений в частоте встречаемости генов. Невозможно оспорить, что культурные и социальные факторы способны регулировать настройки лучших ангелов человека (самоконтроля и эмпатии) и таким образом контролировать нашу склонность к насилию.

Подробнее о книге «Лучшее в нас» читайте в базе «Идеономики».