«Не дай мне умереть, пока я жив»: Шерил Сэндберг об утрате и лидерстве

Месяц назад исполнительный директор Facebook Шерил Сэндберг потеряла мужа — известного предпринимателя, главу компании SurveyMonkey Дейва Голдберга — из-за трагического несчастного случая. По прошествии тридцати дней она написала  о том, как справиться с потерей любимого человека и жить дальше.

Сегодня заканчивается шлошим — 30 дней траура по моему любимому мужу. Иудаизм призывает к интенсивному трауру, который называется «шива», в течение семи дней после похорон. После шивы можно вернуться к большинству обычных дел, но именно конец шлошим обозначает конец религиозного траура для супруга.

Один друг моего детства, а сейчас раввин, недавно сказал мне, что самая мощная короткая молитва, которую он слышал, звучит так: «Не дай мне умереть, пока я жив». Я бы никогда не поняла эту молитву до того, как потеряла Дейва. Теперь я понимаю.

Я думаю, что когда происходит трагедия, она ставит тебя перед выбором. Ты можешь отдаться пустоте, которая наполняет твое сердце, твои легкие, удушает твою способность думать и даже дышать. Или ты можешь попробовать найти смысл. В последние 30 дней я провела много времени потерянной в этой пустоте. И я знаю, что многие моменты моей жизни в будущем также будут поглощены этим колоссальным вакуумом.

Но я хочу — когда я в состоянии это сделать — выбрать жизнь и смысл.

Поэтому я и пишу: чтобы обозначить конец шлошим и хотя бы частично отдать другим то, что они дали мне. Горе — это глубоко личное, но смелость тех людей, которые поделились со мной такими переживаниями, помогла мне продержаться. Среди тех, кто открыл свое сердце, были мои ближайшие друзья — но были и совершеннейшие незнакомцы, которые публично поделились своей мудростью и советами. Поэтому и я делюсь тем, что узнала, в надежде, что это поможет кому-нибудь еще. В надежде, что в этой трагедии можно найти какой-то смысл.

За эти 30 дней я прожила 30 лет. Я на 30 лет грустнее. И мне кажется, что я на 30 лет мудрее.

У меня появилось более глубокое понимание, что значит быть матерью — и благодаря глубине той агонии, что я чувствовала, когда мои дети рыдали и кричали, и благодаря тому, что моя мать чувствовала мою боль. Она пыталась заполнить пустое пространство в моей кровати, обнимая меня каждый вечер, пока я, выплакавшись, не засыпала. Она с трудом сдерживала свои слезы, чтобы уступить место моим. Она объяснила мне, что муки, которые я сейчас испытываю — и мои, и моих детей, и я поняла ее правоту, видя боль в ее собственных глазах.

Я поняла, что никогда на самом деле не знала, что говорить людям в минуты нужды. Думаю, раньше я все понимала не так: я пыталась убедить их, что все будет ок, я думала, что надежда — самое комфортное, что я могу им предложить. Мой друг, у которого был рак на поздней стадии, сказал мне, что худшее, что люди могут сказать ему, это «Все будет ок». Голос у него в голове кричит: «Да тебе-то откуда знать? Ты что, не понимаешь, что я могу умереть?» Я поняла в последний месяц, что он хотел до меня донести. Реальное сопереживание порой требует не настаивать, что все будет хорошо, а признать, что не будет. Когда люди говорят мне: «Ты и твои дети снова найдете счастье», мое сердце говорит мне: «Да, я верю в это, но я знаю, что никогда снова не испытаю столь чистую радость». Те, кто говорили — «Ты снова начнешь жить нормально, но жизнь уже не будет такой прекрасной» — успокаивали меня больше, потому что они знают правду и высказывают ее. Даже простые слова «Как дела?» — а их всегда говорят из лучших намерений — лучше заменить на «Как у тебя дела сегодня?» Когда меня спрашивают, как дела, я еле удерживаюсь от крика. Мой муж умер месяц назад, как у меня могут быть дела? Когда я слышу «Как у тебя дела сегодня?», я понимаю, что человек знает: лучшее, на что я способна сейчас — это продержаться еще день.

Я освоила и кое-какие важные практические вещи. Хотя теперь мы знаем, что Дейв умер мгновенно, в скорой помощи я этого не знала. В больницу мы ехали невыносимо медленно. Я до сих пор ненавижу каждую машину, которая не съехала на соседнюю полосу, каждого водителя, которого больше волновало, как бы добраться на пару минут раньше до места назначения, чем уступить нам дорогу. Я замечала это во время вождения во многих странах и городах. Давайте все уступать дорогу. От этого зависит жизнь чьего-то родителя, супруга или ребенка.

Я поняла, каким эфемерным все может казаться — а может, и быть. Что почву, на которой вы стоите, могут выбить из-под вас без какого-либо предупреждения. В последние 30 дней я слышала рассказы многих женщин, потерявших супруга, у которых из-под ног не раз выбивали почву. У некоторых нет их сети поддержки, и они в одиночку борются с бедой и финансовыми неурядицами. Мне кажется ужасно неправильным, что мы бросаем этих женщин и их семьи, когда они больше всего в чем-то нуждаются.

Я научилась просить о помощи — и я узнала, как много мне ее требуется. До сих пор я была старшей сестрой, исполнительным директором, человеком, который доводит дела до конца, который умеет планировать. Этого я не планировала, и когда это случилось, я не была способна ни на что. Самые близкие ко мне люди занялись делом. Они планировали, они организовывали. Они говорили мне, где сесть, и напоминали мне поесть. Они по-прежнему так сильно поддерживают меня и моих детей.

Я поняла, что устойчивости можно научиться. Адам Грант научил меня, что есть три вещи, важные в смысле устойчивости, и я в состоянии работать над всеми тремя. Персонализация: нужно осознать, что это не моя вина. Он велел мне запретить слово «простите». Говорить себе снова и снова: «Это не моя вина». Постоянство: нужно помнить, что я не буду испытывать это вечность. Потом станет лучше. Повсеместность: это событие не должно затрагивать буквально каждый аспект моей жизни; нужна здоровая способность отделять одно от другого.

Для меня спасением было возвращение к работе, шанс почувствовать себя полезной, ощутить связи с другими людьми. Но я быстро открыла, что даже эти связи поменялись. У многих коллег появлялся страх в глазах при моем приближении. Я знала, почему: они хотели помочь, но не знали, как. Нужно ли говорить об этом? Нужно ли молчать об этом? А если говорить, то что вообще сказать? Я осознала: чтобы вернуть ту близость с коллегами, которая всегда была важна для меня, мне нужно было подпустить их поближе. То есть быть более открытой и уязвимой, чем мне когда-либо хотелось. Я говорила тем людям, с которыми работаю теснее всего, что они могут задать мне любые честные вопросы, и я отвечу. Я также сказала, что если они поговорят о своих чувствах — это нормально. Одна коллега признала, что часто проезжала мимо моего дома и была всякий раз не уверена, нужно ли ей навестить меня. Другой сказал, что мое присутствие его парализовывало, он боялся, что скажет что-то не то. Когда они заговорили открыто, страх сделать или сказать что-то не так исчез. 

В то же время есть моменты, когда я не в состоянии подпустить людей ближе к себе. Я сходила в школу, на вечер, когда дети водят своих родителей по классной комнате и показывают свои работы на стенах. Многие родители — все они были так добры ко мне — пытались встретиться со мной глазами или сказать что-то, по их мнению, успокаивающее. Все время я опускала глаза, чтобы никто не мог встретиться со мной взглядом — я боялась сорваться. Надеюсь, они меня поняли.

Я научилась благодарности. Настоящей благодарности за то, что я прежде принимала как должное — например, за саму жизнь. Как бы ни было разбито мое сердце, я каждый день смотрю на своих детей и восхищаюсь тому, что они живы. Я ценю каждую их улыбку, каждое объятие. Я больше не принимаю каждый день как должное. Когда друг сказал мне, что ненавидит дни рождения и свой не празднует, я посмотрела на него и сказала сквозь слезы: «Отпразднуй его, черт возьми. Каждый день рождения — это удача для нас». Мой следующий день рождения будет адски депрессивным, но я намерена отпраздновать его в своем сердце пышнее, чем любой другой день рождения в моей жизни.

Я искренне благодарна всем тем, кто сочувствовал мне. Коллега сказал, что его жена, с которой я не знакома, решила выразить поддержку, вернувшись в университет и доучившись до диплома — она это откладывала годами. Да! Когда обстоятельства позволяют, я еще сильнее верю в такие решения. И многие мужчины — и те, кого я знаю, и те, кого никогда не узнаю — почтили память Дейва, проводя больше времени со своей семьей.

Я и выразить не могу благодарность своей семье и друзьям, которые так много сделали и убедили меня, что и дальше будут со мной. В самые жестокие мгновения, когда меня захватывает пустота, когда передо мной простираются бесконечные и пустые месяцы и годы, только их лица вытягивают меня из пучины одиночества и страха. Я ценю их безгранично.

Я разговаривала с одним из моих друзей о совместных родительско-детских занятиях, в которых Дейв больше не сможет поучаствовать. Мы придумали план, по которому этот друг сыграет роль Дейва. Я закричала: «Но я хочу, чтобы здесь был Дейв. Я хочу вариант А». Он обнял меня и сказал: «Вариант А недоступен. Так что давай на полную катушку отработаем вариант Б».

Дейв, чтобы почтить твою память и воспитать твоих детей так, как они заслуживают, я обещаю на полную катушку отработать вариант Б. И хотя шлошим закончился, я по-прежнему в трауре по варианту А. Я всегда буду его оплакивать. Как пел Боно, «нет конца горю… и нет конца любви». Я люблю тебя, Дейв.

Источник