Посмотреть в лицо другому: можно ли победить синдром главного героя

На одной из плохо освещенных и переполненных машинами дорог Нью-Йорка я оказалась участницей ситуации, которую безопаснее всего наблюдать в популярных видео о неосторожных водителях. Человек, для которого все остальные участники дорожного движения, видимо, перестали существовать, уверенно вырулил на мою полосу. После стремительного маневра, спасшего меня от участи героев вышеупомянутых видео, я сказала громче, чем нужно: «Этот (зацензурено) вообще думает хоть о чем-то, кроме своей (зацензурено)?».

Я философ, я плохо расстаюсь с идеями, особенно с теми, которые не имеют точных объяснений. Риск приблизиться к судьбе персонажа видеоролика заставил меня задуматься о других проявлениях того, что называется «синдромом главного героя» (СГГ). Это не клинический диагноз, скорее — это способ позиционирования себя по отношению к другим, подкрепляемый социальными сетями. СГГ — это стремление рассматривать свою жизнь как историю, в которой ты играешь главную роль, а всем остальным отведена, в лучшем случае, роль второстепенных персонажей. Только взгляды, желания, любовь, ненависть главного героя и имеют значение, а мнения второстепенных персонажей отодвигаются на периферию сознания. Главный герой действует, все остальные — реагируют.

Вы, вероятно, сталкивались с подобным поведением в реальной жизни. Звезда TikTok и ее подписчики отталкивают тех, кто мешает им делать селфи, — потом публикуют свои жалобы в социальных сетях. Пассажир переполненного метро смотрит спортивную трансляцию без наушников, игнорируя просьбы убавить звук. Это не просто невоспитанность: в узком мире главных героев все остальные — лишь призраки, которые случайно вторгаются в их личное пространство.

Часто мы рассказываем только историю главного героя. А все остальные — неигровые персонажи. Этот термин возник для описания персонажей настольных игр, которыми управляет не игрок, а «повелитель подземелья». В видеоиграх неигровые персонажи — это герои с заранее заданным (или определенным алгоритмически) набором действий, контролируемых компьютером. Неигровые персонажи не являются агентами воли и намерений, они помогают главному герою в его поисках, пересекаются с ним заведомо определенным способом или просто хранят молчание. Это реквизит в виде человека, очеловеченная часть декораций.

Другой способ определения неигровых персонажей — попытаться представить то, что философ Дэвид Чалмерс называет философским зомби, существом, которое физически идентично человеческому существу, но не обладает сознательным опытом. Если ф-зомби смеется, то не потому, что ему смешно. Его смех — это поведение, задуманное главным героем. Для того, кто считает себя главным героем, все остальные могут казаться ф-зомби.

Зомби Чалмерса — это часть философской гипотезы, касающейся природы сознания. Но если посмотреть на людей как на неигровых персонажей не с философской точки зрения, а с моральной, то уже можно начинать беспокоиться. Много лет я пишу на темы этики и моральной психологии, и одна из главных идей, которую я пытаюсь сделать более наглядной, заключается в том, что мораль — это то, что мы делаем вместе. Наши представления о том, кто мы такие, требуют активного соучастия. Эмпатическая открытость не только к моральной составляющей, но и к эмоциональному наполнению друг друга занимает центральное место в нашей общей жизни. Мы должны увидеть в других людях полноценных участников, чтобы понять кто мы есть и кто мы есть по отношению к другим и миру.

Повествование от лица главного героя отрицает эти возможности. Оно разрушает представления о связанных друг с другом людях и угрожает двум важным аспектам человеческого бытия: во-первых, отношениям с другими людьми, во-вторых, любви.

Можно решить, что это поколенческое несовпадение: запутавшийся X не понимает точку зрения Z. Но я полагаю, что СГГ опасен именно потому, что не является чем-то приходящим и уходящим, не ограничивается политической точкой зрения поколения или социальной группы. Его влияние распространяется далеко за пределы TikTok и переходит в деловой мир, научные круги и коридоры власти.

Как философ и нарративист, я безоговорочно поддерживаю точку зрения, что личность — это то, что мы создаем с помощью совместных историй. Рассказывая истории, мы раскрываем себя такими, какими видим сами. Слушая истории других, мы помогаем формировать и поддерживать их как личностей. Таким образом, истории лежат в основе того, как мы воспринимаем мир, свое место в нем, истории делают нас понятными для самих себя и других.

И в этой точке мы сталкиваемся с проблемой. Если социальные сети — это своего рода нарратив, могут ли нарративисты, как я, отстаивать их на тех же основаниях, что и другие нарративные способы понимания мира и себя в нем? И если ответ «да», то почему я трачу время на беспокойство по поводу синдрома главного героя?

Ответ на этот вопрос связан с тем, какие именно истории рассказываются при СГГ. С одной стороны, нарративные подходы к морали и идентичности сосредоточены на том, чтобы говорить и слушать — делиться и воспринимать. Они подчеркивают моральное значение не только личных историй, но и рассказов других людей — как путеводителей к пониманию фундаментальной взаимозависимости человеческих идентичностей. С другой стороны, повествования только от лица главного героя малоинтересны или утомительны для других персонажей, потому что они друг с другом не связаны. Их не волнует взаимная понятность. Важен, только главный герой, его точка зрения, его история и его одинокая личность. В этой версии нарративности есть место только для одного рассказчика и его исключительно важной хроники. Не все повествования хороши, желательны и достойны поощрения.

Некоторые нарративы могут наносить моральный вред как личности говорящего, так и его аудитории, подрывать возможность существования общей моральной вселенной. Нарративы СГГ относятся именно к такому типу. СГГ предлагает не те истории, которые нужны: вредные, изолирующие, эгоцентричные. Они начинаются с предполагаемого превосходства главного героя над остальными. Хотя главные герои являются чрезвычайно важными в собственных глазах, эта важность проявляется по-разному. Давайте начнем с соцсетей, где СГГ можно встретить в естественной среде. Хэштег #maincharacter набирает миллионы просмотров и сопровождает десятки тысяч постов. Ежедневно пользователям социальных сетей внушают мысль, что стать героями своей жизни — это единственное, что имеет значение.

И дело не только в соцсетях. Во многих фильмах, особенно ориентированных на молодежную аудиторию, основное внимание уделяется главному герою, который должен преодолеть, перехитрить, обогнать, превзойти и, в конце концов, прославиться своей победой. Это путешествие героя, этот мономиф в полной мере представлен в фильмах «Голодные игры», «Дивергент», «Бегущий в лабиринте», вселенной «Человек-паук», и это лишь несколько примеров. Конечно, есть помощники и другие персонажи, но, в конце концов, как говорится в гораздо более старом фильме «Горец», «останется только один».

Подражая закадровым голосам главных героев в фильмах и других медиа, мы пытаемся рассказывать о своей жизни — часто посредством смартфонов — и вещать миру о том, насколько важны наши пути, сюжетные линии, точки зрения. Обратите на них внимание. Услышьте наши голоса. Мы требуем от других, прямо или косвенно: «Остановитесь и посмотрите на меня — героя!»

Но не слишком ли просто обвинять медиа в растущей одержимости собственной значимостью? Задолго до появления интернета люди делились своими историями в дневниках, автобиографиях, стихах, ставя свою жизнь на первое место. Всегда существовали солипсисты, нарциссы, социопаты и просто любители внимания — социальные сети не изобретали посыл «я прежде всего».

И всё же, можем ли мы помочь себе в это время глобального доступа к другим людям и к самим себе? Можем ли мы — ну, по крайней мере, некоторые из нас — удержаться от того, чтобы требовать внимания аудитории, когда она всегда рядом и готова к общению? Возможно, нет. Как сказал клинический психолог Майкл Г. Веттер в интервью Newsweek в 2021 году, синдром главного героя — это неизбежное следствие естественного человеческого желания быть признанным и одобренным, сочетающееся с быстро развивающимися технологиями, которые позволяют мгновенно и широко распространять информацию о себе. Те, кто демонстрирует черты, характерные для синдрома главного героя, как правило, хотят создать повествование, которое зависит от аудитории, подтверждающей их историю. Что хорошего в истории или фильме, если нет аудитории?

СМИ, соцсети и другие ресурсы упростили, удешевили и, что важно, сделали еще более социально приемлемым мономиф о самом себе. Мы можем загружать фотографии и целые фильмы о себе — и можем выбирать, как нас будут воспринимать другие, с помощью хитростей со светом и ракурсами, с помощью приложений и фильтров. Все это потому, что мы хотим быть замеченными, увиденными, хотим стать значимыми людьми.

Инфлюенсер Эшли Уорд отметила в 2020 году: «Вы должны начать романтизировать свою жизнь. Вы должны начать думать о себе как о главном герое, потому что, если вы этого не сделаете, жизнь будет проходить мимо вас, а все мелочи, которые делают её такой прекрасной, останутся незамеченными».

Для того, кто повествует с позиции главного героя, не быть замеченным означает низвести себя до уровня неигрового персонажа — ничтожества, манекена без личной истории, проживающего свою незначительную, серую жизнь по заранее написанному сценарию. И, с другой стороны, быть замеченным — значит, быть счастливым. Для этого счастья требуется убедиться, что другие знают о том, что ты счастлив, что ты успешнее и лучше, чем неигровые персонажи. СГГ требует постоянного контроля над своим имиджем, над своим повествованием, над самим собой. Если ты не станешь ГГ, то им станет кто-то другой. Для многих мысль о такой судьбе невыносима.

Конечно, было бы неправильно обвинять в СГГ все СМИ или социальные сети. Возможно, неудивительно, что главные герои укрепились там, где всегда царили психопатия и нарциссизм: в политике, в различных общественных институтах. Там, где люди не могут понять разницу между известностью и эффективностью, СГГ становится нормой.

Есть и более серьезные провинившиеся. Энергия главных героев, по-видимому, особенно сильна среди ученых и филантропов, которые именуют себя «эффективными альтруистами». Эффективные альтруисты, которых в значительно степени вдохновило эссе Питера Сингера «Голод, богатство и мораль», где утверждается, что мы морально обязаны максимизировать свое влияние, сосредоточившись на причинах, которые приводят к наибольшим улучшениям качества жизни, утверждают, что мы все несем моральную ответственность за то, чтобы творить добро наиболее эффективным способом. Иными словами, мы должны приносить пользу наибольшему числу людей, независимо от того, где они находятся.

Долгосрочная перспектива развивает этот утилитарный подход, её цель — снизить угрозу «экзистенциальных рисков» для человечества: изменение климата, ядерную войну, разрушительные астероиды и другие космические катастрофы, месть искусственного интеллекта и так далее. Сторонники долгосрочной перспективы распространяют эту ответственность на будущих людей как на главный этический приоритет человечества.

Один из лидеров движения, философ Уильям Макаскилл, утверждает именно это в своей книге «What We Owe The Future» (2022), и ему вторят исследователи из ныне несуществующего Института будущего человечества (FHI) при Оксфордском университете, основанного другим философом Ником Бостромом. Суть в следующем: мы можем осознать трагедию, связанную с ограничением доступа к дефицитным ресурсам для нынешнего населения. Однако если это означает повышение шансов на выживание и благополучие будущих поколений, которых будет бесчисленно больше, чем сегодня, то отказ от этого является моральным преступлением.

Итак, в чём же проблема — и как эти учёные и их спонсоры соответствуют критериям СГГ? Ответ кроется в двух необходимых допущениях, которые должны сделать эффективные альтруисты. Во-первых, из-за утилитарного расчёта, лежащего в основе их мировоззрения, возможность значительного увеличения численности населения в будущем, по-видимому, оправдывает превращение всех людей, живущих в данный момент, в неигровых персонажей. Нам говорят, что наши страдания могут быть единственным, что спасёт будущее! Во-вторых, поскольку благополучие (гораздо более малочисленных) нынешних поколений имеет относительно небольшое значение, долгосрочники считают себя вправе манипулировать нами, чтобы мы поступали только верно. Выбирали правильные профессии, вносили вклад в правильные дела, страдали от правильных лишений и так далее. Поскольку такие манипуляции разрешены — на самом деле, нравственно необходимы, — самостоятельность и неотъемлемая ценность нынешних жителей Земли не просто игнорируются, но и обесцениваются из морально значимых соображений.

В современном мире, который, кажется, стремится уничтожить всё, что осталось от человечности и взаимосвязанности, нам настоятельно рекомендуется соединять разрозненные части нашей психики и, что самое важное, соединяться друг с другом. Тем не менее, мы, кажется, плывём по течению в мире, который становится сценой, где всё больше людей предпочитают красоваться, прихорашиваться и не только заявлять о своей потребности быть замеченными и вызывать восхищение, но и настаивать на том, чтобы другие подчинялись этому образу.

У нас есть причины для отчаяния — но разве так было не всегда? Революция в социальных сетях с её манящими сагами о героических приключениях, открыто требующих постоянного внимания, — это всего лишь современное воплощение давней озабоченности собой, своей идентичностью, своей значимостью. И хотя я и не претендую на то, что у меня есть ответ на вопрос о моральном вреде феномена СГГ, я думаю, что мы можем начать с вопроса о том, что мы теряем и почему есть причины попытаться спасти это.

Я считаю, что нарративы, которые мы создаём, являются основой нашей личности. Рассказывая и слушая истории о себе, о других и о мире, мы начинаем понимать, кем мы можем быть, почему и как. Однако доминирующий в настоящее время тип повествования с главным героем очень мало способствует формированию идентичности, построенной на взаимодействии, и вместо этого сводит сложные человеческие отношения к упрощённым бинарным категориям «я» и «не я», «они» и «мы», «герой» и «злодей». Вместо того, чтобы быть соавторами друг друга, мы остаёмся в состоянии тревожной, поверхностной, потребительской конкуренции за звание единственного истинного «я», единственного истинного главного героя. Таким образом, мы становимся соперниками, конкурентами и игроками в игре с нулевой суммой. По мере того, как исчезает возможность взаимозависимого создания идентичностей, мы чувствуем себя более одинокими, неслышимыми, невидимыми — словно лишёнными личности.

В нарративах СГГ отсутствует то, что психологи и философы называют «теорией разума» — представление о том, что мы воспринимаем других людей как обладающих теми же психическими состояниями, что и мы сами, а не как второстепенных персонажей в мономифе нашей жизни. Отсутствие способности воспринимать других как личностей, равных нам самим, имеет сходство с нарциссизмом.

Родство между СГГ и нарциссизмом заключается в том, что философ Александр Фатич в 2023 году назвал «моральной некомпетентностью» — неспособностью испытывать моральные эмоции, такие как сочувствие, солидарность, верность или любовь. СГГ и нарциссизм отвергают нашу взаимосвязанность. Они не только высмеивают значимые связи с другими людьми, но и превращают такое высмеивание в добродетель.

Но есть и еще кое-что — любовь. Альбер Камю сказал:

Если бы мне пришлось писать книгу о морали, в ней было бы сто страниц, и девяносто девять из них были бы пустыми. На последней странице я бы написал: «Я признаю только один долг — любить».

Философ Гарри Франкфурт в книге «Причины любви» говорит нам, что любовь одновременно необходима и опасна, она делает нас бесконечно уязвимыми друг перед другом.

Хотя многие из тех, кто находится под влиянием СГГ, движимы желанием быть обожаемыми, сами их действия ограничивают возможности любви. Под любовью я подразумеваю не только романтическую любовь, но и те нежные чувства, которые присутствуют в отношениях между друзьями, членами семьи, а иногда и более дальними родственниками. Такая любовь, направленная на других, требует готовности к взаимной уязвимости. Однако СГГ пропагандирует обратное: своего рода отчуждение, превращение людей в абстрактные сущности и инструментально полезные (или не очень полезные) манекены.

Существует ли «долг любви», который может победить СГГ? Мы могли бы согласиться с Иммануилом Кантом и сказать, что, по крайней мере, мы никогда не должны относиться к людям как к средству для достижения собственных целей. Но этого кажется недостаточно, если принять во внимание заявление Камю. Любить — значит в каком-то смысле войти в тайну, в своего рода связь с другим человеком, которая не даёт никаких гарантий, никакой личной славы, никаких безопасных результатов и уж точно никаких победителей и проигравших. Любить — значит сталкиваться с неопределённостью в отношении того, кто мы есть, и в отношении того, кем может быть другой. Эммануэль Левинас утверждал, что «инаковость» — неопределённость, порождённая инаковостью других, — является началом всякой морали. Она также может быть началом всякой любви. Другой бросает нам вызов, предъявляет к нам требования и возлагает на нас ответственность. Другой вынуждает нас выйти из нашего эгоцентричного солипсизма и испытать благоговение перед связью. Посмотрите в лицо другому, — говорит нам Левинас. Видя лицо другого человека, мы начинаем понимать, что значит быть уязвимым, нести ответственность. Это отделено огромной пропастью от лайков в социальных сетях.

Многих привлекает жизнь в качестве главного героя, потому что они ищут любви, одобрения или уверенности в том, что они важны. Но любовь — это нечто большее, чем эмоциональная позиция. Эрих Фромм в книге «Искусство любить» определяет любовь как творческую практику, отмечая, что любовь к себе не может быть достигнута без способности любить ближнего, без истинного смирения, мужества, веры и дисциплины. Для него любовь — это «действие, а не пассивное переживание». Чтобы по-настоящему любить, недостаточно просто чувствовать; требуется ответственность за заботу о любимом человеке. Однако СГГ лишает нас возможности делать именно это — искренне, смиренно любить кого-либо или что-либо. Для героя-завоевателя все взаимодействия носят транзакционный характер, весь трепет направлен на себя.

СГГ — это не головоломка, которую можно решить с помощью списка того, что можно и что нельзя. Это не социальная проблема, против которой можно принять законы. Вместо этого она призывает нас пережить то, что Джозеф Кэмпбелл назвал «тёмной ночью души». Это означает, что мы должны смириться со своей анонимностью, одиночеством, скукой и растерянностью, отказаться от двусмысленности между эффективностью и взаимосвязанностью, позволить себе быть уязвимыми перед другими и, следовательно, перед неудачей. Это означает, что мы всегда воспринимаем себя как нечто несовершенное — и понимаем, что исполнение желаний может быть не в наших силах, что жизнь — это не мономиф о триумфе, а другие люди здесь не для того, чтобы играть второстепенные роли.

Источник