Мы исчезаем изнутри наружу: что происходит, когда теряется память

Мы исчезаем изнутри наружу: что происходит, когда теряется память

Философ Криспин Сартуэлл рассказывает о том, как люди, столкнувшиеся с деменцией, выстраивают «дворец памяти» во внешнем мире

Образ жизни
Фото: leah parren/Flickr

Люди, демонстрирующие выдающиеся способности к запоминанию (например, повторяющие длинный ряд чисел), часто используют технику «Чертоги разума», также известную как «Метод локации», «Римская комната» или «Метод путешествия». Эта техника очень древняя (ее варианты описаны римскими ораторами Цицероном и Квинтилианом), она заключается в том, чтобы представить себе здание, например дворец или дом, и создать ассоциативную связь между каждым предметом, который нужно запомнить, с местом в этом здании. Человек перемещается по воображаемому зданию, комната за комнатой, отыскивая нужные предметы.

Я ухаживаю за своей 98-летней матерью Джойс, у которой уже много лет наблюдаются все более серьезные проблемы с памятью. В течение десятилетия или двух ей удавалось удивительно эффективно компенсировать эти проблемы. В значительной степени ее жизнь была устроена так, чтобы она могла полноценно жить, хотя и помнила все меньше и меньше. Этот процесс (как мне сказали, нетипичный для людей с проблемами памяти) свидетельствует о том, что чертоги разума — не просто воображаемая вещь. По мере того как она теряла внутреннюю структуру памяти, галерея разума становилась буквальной, переходила во внешний мир. Сначала систематически, затем хаотично, Джойс Абелл использовала свой дом в сельской местности в качестве хранилища памяти.

В какой-то степени мы все так делаем: размещаем фотографии и сувениры в пространстве, чтобы, проходя мимо, вспомнить. Большинство людей, путешествуя по собственному дому, могут отправиться в ностальгическое путешествие с помощью артефактов. Дворец памяти — это не только образы в голове, но и вещи в окружении.

Одним из способов сохранения воспоминаний для Джойс стали записки на стикерах. На протяжении десяти лет, или даже больше, она записывала все, что хотела запомнить: имена и номера телефонов, встречи, фильмы, которые хотела посмотреть, книги, которые собиралась прочитать, цитаты, которые должны были быть зачитаны вслух на поминальной службе (я серьезно!), и многое другое. Она расклеила их по всему столу и на стенах. Все больше и больше вещей требовалось записать, и они разрастались до стопок и кип, большинство из которых уже не было видно под новым слоем. Заметки о том, как переключать телевизор, скапливались вокруг телевизора; напоминания о еде заполонили кухню. В конце концов, записки покрыли все вокруг. Стоило ей потерять какую-нибудь заметку (процесс ускорялся по мере ухудшения памяти), как приходилось делать еще одну, чтобы восстановить тот же факт. И так далее.

Худшая ссора с ней со времен моего подросткового бунта произошла около двух лет назад, после того как я уставился на скопившиеся записи и решил, что нужно что-то делать. Я собрал их все. На двадцати из них или около того было написано «Джон Уильямс Cavatina», чтобы запомнить любимую мелодию. Я сократил число напоминаний до одного, а остальные выбросил вместе с сотнями других (а также множеством листков бумаги и конвертов с подобными надписями). Моей целью было сохранить все информационные сокровища в единственном экземпляре. Мама всегда была довольно аккуратной и организованной, и я полагал, что она оценит это вмешательство.

Но когда она увидела результат, то пришла в ярость. Несколько дней она то и дело плакала, уверенная в том, что в процессе потерялись имена и адреса многих людей, и теперь их нельзя восстановить. Она даже не могла сказать, кто именно, просто знала, что люди теряются, что она любила их и больше никогда не сможет с ними связаться. Ужасный парадокс памяти: у вас может быть ощущение, что вы что-то забыли, но вы не можете вспомнить, что именно.

Я очень старался, чтобы ничего не потерялось. Но я словно распахнул окно и впустил ветер в чертоги разума, и все смешалось. Я думал (и продолжаю думать), что это нужно было сделать, но моя мать переживала это как потерю личности. Однажды утром, пару месяцев спустя, она пересказала сон, приснившийся накануне. Во сне она знала, что есть люди, которые любят ее и которых любит она, но она не помнила их имен. Она потеряла всех. Мама плакала. Это был не просто сон.

Я понял, что ей нужна помощь, и теперь то я, то мои дети, попеременно живем с ней. Это означает, что люди находятся рядом, переставляют ее кастрюли, сковородки и мебель, как им удобно (чтобы можно было работать удаленно и ухаживать за ней). Процесс изменений идет немного легче; со временем она стала более гибкой. Но также было много грусти и гнева, потому что было много потерь. Она чувствует, что потеряла каждую вещь, которую переставили, и, кроме того, частичку себя.

Я думаю, что в каком-то смысле она воспринимает каждую перемену в доме как изменение в себе. Кажется, что в воображении и в реальности, с деменцией или без нее, нет четкого разграничения между тем, кто мы есть, и тем, где мы находимся. Наше место и мы сами не вполне отделимы. Это неудивительно, ведь я даже сейчас вдыхаю воздух того места, где я нахожусь и выдыхаю в него частицы организма. Пока я прохожу через окружающую среду, она проходит через меня. Соотношение или даже слияние человека и места, которое он занимает, является предметом изучения в современной психологии, практической этике и международных отношениях, которые все больше озабочены потерей идентичности в результате потери дома.

Джон Локк утверждал, что память необходима для формирования личности. Допустим, вам за 60. Что делает вас тем же самым человеком, каким вы были в подростковом возрасте, даже несмотря на все изменения? Локк утверждал, что это может быть только относительно устойчивый и постоянный поток памяти. Шестидесятилетний человек помнит многое из того, что было в подростковом возрасте: первую любовь, любимое животное, книгу или песню, и кроме него, этого никто не помнит. Когда поток памяти нарушился, и пришлось заполнять пробелы жизни предположениями, моя мать поняла, что ее самосознание находится под угрозой. «Иногда, — сказала она мне на днях, — я забываю, кто я и что должна делать». Храня все те записки, она, в какой-то мере, сохраняла личность.

Память — это не только мысленная операция: как правило, она использует окружающую среду и артефакты в ней. Первое, что вы делаете, когда пытаетесь вспомнить, куда положили телефон, — оглядываете комнату. Во всяком случае, сейчас память массово переходит во внешнюю среду в виде информационных технологий. Теперь мы помним с помощью Google, приложений для календаря, заметок на смартфоне. Мама так и не освоила технологические новинки, хотя еще пару лет назад могла отправлять электронные письма. Может быть, стикеры следующего поколения пожилых людей (меня, например) будут электронными, хотя я думаю, что воспоминания неразрывно связаны с физическим пространством, и оно имеет иное отношение к памяти, чем виртуальное.

Так что я думаю, что опыт моей матери подсказывает кое-что о природе воспоминаний: мы помним с помощью мест и предметов, реальных или воображаемых, сделанных из бумаги или при помощи кода. Мы можем считать это ключевым примером того, что в философии называется гипотезой расширенного сознания, выдвинутой такими учеными, как Энди Кларк, Дэвид Чалмерс и Марк Роулендс. Если упростить сложный набор идей: мы мыслим с помощью окружающей среды, а «внешние» объекты являются частью личности. Мы видим это постоянно и повсюду, но особенно в ситуациях, когда внутренняя память разрушается. Служа вместилищем личной памяти, наши предметы и комнаты, в которых они находятся, формируют и удерживают наше ощущение того, кто мы есть.

Память моей матери превратилась из воображаемого места, или чертогов внутри, в то, что в значительной степени совпадает с ее физическим окружением. В течение 20 лет процесс воспоминаний неуклонно вытеснялся вовне. Возможно, именно так происходит фрагментация или распад человеческой личности: разрушаясь, она в отчаянии выходит во внешний мир и изменяет его, перестраивает, превращая в кладезь памяти. Ведь дело не только в записках: если наша личность — это память, то место и все артефакты (каждая гравюра и лопаточка, каждая сережка и комната) находятся в ней, как и она в них. Но и реальное место тоже постоянно меняется. Оно ветшает понемногу, бледнеет, разрушается. Ваш сын приходит и переставляет вещи или выбрасывает их. Так вы теряетесь.

Может быть, как и многие вещи, люди распадаются изнутри наружу, пока мы не перестаем отличаться от окружающей среды. Постепенно наши воспоминания и мир становятся одним и тем же, и мы одновременно перестаем существовать и становимся частью чего-то общего.

Источник

Свежие материалы