Всему свое время: зачем нам хроноразнообразие

Жить в своем, а не навязанном цивилизацией темпе, вероятно, мечта многих современных людей. Но унифицированное время не дает такой возможности – оно не связано с естественными ритмами, задаваемыми «внутренними» часами и внешней средой. Оно само вырвано из контекста жизни и вырывает из него человека. О том, как восстановить эту связь, размышляет  философ Джонатан Китс.

Может ли время на Земле течь иначе, чем мы привыкли видеть это с помощью обычных часов? Фил Абернети, мастер-часовщик из Канады, считает, что да. Он работает над механизмом, течение времени в котором определят деревья – остистые (щетинистые) сосны из Невады. Скорость их роста, вычисляемая по толщине годовых колец, будет влиять на темп движений маятника – его ускорение при более быстром их росте и торможение при более медленном.

И хотя циферблат имеет привычный вид, но само время будет отличаться от унифицированного, возможно, на годы. И потому, по словам Китса, перестанет служить «механизмом человеческого планирования – технологией, позволяющей упорядочивать окружающую среду для нашего удобства, – а скорее будет определять темп нашей жизни в соответствии с жизнью других организмов».

Несмотря на то, что концепция устройства древочасов оригинальна, идеи, лежащие в их основе, не новы и возникли задолго до маятников и механизмов – в ту эпоху, когда собственное время людей было связано со временем всего, что их окружало. По мнению Китса, древочасы, независимо от их возможного использования, нужны уже для того, чтобы напоминать об этих идеях – забытых, но крайне важных сегодня.

«Экологическая катастрофа, известная как антропоцен, является следствием мировоззрения, согласно которому всё, за исключением человека, рассматривается как ресурс, и даже само время», – говорит он, отмечая, что беспрецедентная скорость вымирания других форм жизни задана мировой экономикой, поскольку вся производственная и инфраструктурная деятельность человека игнорирует внутренние циклы времени в нечеловеческих системах.

И это одна из ключевых проблем унифицированного времени – оно делает человека нечувствительным к другим системам отсчета. Показателен пример с исследованием культурных и биологических причин, почему растения людьми воспринимаются как менее значимые с точки зрения жизни, чем животные. Одна из них – это неспособность к движению в том темпе, который привычен человеку. Например, цветку, чтобы повернуться за солнцем, нужно несколько часов. В результате, по словам Китса, «слепота к растениям», по сути, это слепота к иным системам отсчета времени.

Эта нечувствительность, считает он, в более широком смысле имеет серьезные последствия не только для растений, но и для животных, и для целых экосистем: «Из-за нашей слепоты во времени мы безрассудно нарушаем ритмы большинства форм жизни на Земле».

Причем исторически именно наблюдение за природными ритмами – в первую очередь астрономическими, которые опосредовались и усложнялись ритмами климатическими и биологическими, – способствовало развитию умения точно измерять время. А оно в свою очередь стимулировало развитие знаний об окружающем мире и в конечном итоге науку. Однако в отличие от современного унифицированного времени время с «естественной калибровкой», характерное для традиционных культур и до сих пор сохранившиеся у отдельных этносов, имеет важные особенности – оно контекстуально и отражает не только «внутренние» часы, но и внешние влияния. И потому оно информативно, как для исследователей, так и для самих носителей этой культуры.

Ученым, например, скорость роста годовых колец тех же деревьев помогает определить долгосрочные климатические изменения, которые для современников могли быть не заметны, но оказывали значительное влияние. Как в случае с более чем полувековым повышением температуры в субтропических широтах, которое, согласно исследованиям лаборатории дендрохронологии из Университета Аризоны, началось примерно с 1570-х годов и вызвало длительные засухи. Что стало одной из причин экономических и политических потрясений в разных частях мира – от Османской империи и Минского Китая до Джеймстаунской колонии в Виргинии.

Те же раковины гигантских моллюсков помогают ученым увидеть в своих полосах роста ежедневные изменения морской среды, а нуклеотидные последовательности – скорость мутаций различных форм жизни.

В свою очередь носителям традиции «естественное» время сообщает о наступлении циклических событий окружающего их мира. Это, по словам Китса, «карты, отражающие отношения между явлениями, что отражают и отношения между существами». Так, у племени хайда февраль/март известен как taan kongaas, или «черная медвежья луна», – время, когда медведи выходят из спячки. А у многих славян название марта восходит к березе (berza), отмечая тем самым время набухания ее почек.

Но «естественное» время не только информирует, оно организует, обеспечивая «практическое и этическое руководство». К примеру, согласно традиции хайда, лососевую ягоду (разновидность ежевики) нужно собирать только созревшей, чтобы была возможность птицам рассеять ее семена, но не перезревшей, чтобы не оскорбить дух растения, которое может перестать плодоносить. Причем показателем ее созревания (обычно начиная с мая) является время прилета дрозда Свенсона – «птицы лососевых ягод». И если эту последовательность не соблюдать, то, согласно верованиям хайда, будущее чревато проблемами.

«Иными словами, часы и календари с естественной калибровкой интегрируют людей в окружающую среду, руководя традиционными методами ухода и управления, в том числе посадкой растений и сбором урожая, – говорит Китс. – И они дают обратную связь. Обратная связь стабилизирует окружающую среду, приводя в равновесие всех, кто на нее воздействует. Время и окружающая среда становятся неразличимыми».

Ничто из этого не характерно для современного унифицированного времени – оно не имеет контекста и обратной связи, оно оторвано практически от всего, определяясь лишь колебанием маятника или атома стронция. С одной стороны, маятниковые часы, изобретенные Христианом Гюйгенсом, стали «инструментом беспрецедентной точности, который в беспрецедентной степени ускорил прогресс астрономии», а также стимулировал естественнонаучное знание и развитие технологий, способствуя тем самым промышленной революции. С другой стороны, по замечанию историка Льюиса Мамфорда, часы, чьим единственным «продуктом» оказались секунды и минуты, стали «ключевым механизмом современной индустриальной эпохи», который «отделил время от человеческой жизни».

В этом смысле любопытен пример, приведенный миссионером Эдмундом Пеком, который в конце 19 века проповедовал среди инуитов-экскимосов. Он отмечает, что обратить их в христианскую веру оказалось гораздо легче, чем убедить отвести Богу определенный день недели. Ее семидневный цикл оказался для них намного более произвольным и немотивированным, чем привычный цикл месяцев и времен года. Как слегка иронизирует по этому поводу Китс, «чтобы преодолеть воскресную слепоту, новообращенные инуиты учились религиозно считать закаты, помечая ножами куски дерева».

Безусловно, унифицированное время синхронизировало многие аспекты жизни человечества и в первую очередь его экономическую деятельность, постепенно объединяя ее элементы в глобальную сеть, которая способствовала внедрению и глобальной культуры. Примечательно, что именно часы стали одним из символов колониализма, против которого бунтовали общества, стремившиеся сохранить свою идентичность.

Проблема в том, что устойчивое развитие среды обитания в широком смысле требует разнообразия – и культурного, и биологического, – а именно оно и страдает в первую очередь. Так, биоразнообразие напрямую зависит от хроноразнообразия и естественной со-настройки многочисленных ритмов. К примеру, птицы должны координировать свои перелеты с наличием пищи на очень длинных маршрутах. Насекомые, которыми птицы питаются, – окончание своего окукливания с появлением почек растений, которые для них являются пищей. И т. д., и т. п.

По словам Китса, «потребности разных видов различны, но взаимозависимы», решения одних не связаны с другими, но со-настроены, и такая прекрасная координация является «результатом совместной эволюции годовых часов, откалиброванных по сигналам окружающей среды». Одни организмы реагируют на продолжительность дня и ночи, другие – на температуру и прочее.

«Способность видов регулировать время варьируется в зависимости от среды обитания, их физических потребностей и времени между принятием решения и ощущением его последствий, – поясняет он. – Наблюдая за слабосвязанными местными явлениями и принимая решения на основе прошлого опыта, виды сотрудничают, и пищевые цепи работают как часы».

Однако есть, по мнению Китса, некая ирония в том, что всю глубину координации видов и синхронизации их бесчисленных часов выявила как раз угроза климатических изменений, связанных с человеческой деятельностью. Подгоняемые унифицированным временем цивилизации виды утрачивают свою опору и погибают в этой часовой монокультуре, потому что хроноразнообразие – основа вариантов жизни и их циклов – способно в том числе «сглаживать природные катаклизмы и способствовать восстановлению после них».

Китс рассказывает, что, посетив в Неваде место, где растут те самые остистые сосны, он почувствовал неадекватность своих наручных часов: «Деревья сделали меня более чувствительным к отсчету времени других форм жизни, как растений, так и животных. Они настроили меня на время, которое коллективно сохраняется в живых системах».

Древочасы, по его мнению, способны помочь «реинтегрировать людей в их экосистемы, противодействуя денатурации человека в антропоцене». А их стандарт должен быть не просто символическим, но юридически признанным: «По мере того, как защита прав природы эволюционирует от биоразнообразия к хроноразнообразию, естественные стандарты времени будут играть важную роль в признании права жить в своем собственном ритме».

Источник