Геометрия людей: как метафоры места влияют на социальные связи

У социальных связей есть архитектура: горизонтальная (когда мы «налаживаем мосты») и вертикальная (например, высокий статус в обществе). Внутренний ландшафт представлений о себе и других, как полагают ученые и доказывают исследования, стал результатом эволюционной адаптации к пространственному ориентированию. В статье «Социальная геометрия» ученый из Университета Калгари в Канаде Дэвид Боркенхаген объясняет, почему человеческий мозг использует пространственные метафоры для абстрактных понятий, и рассказывает об удивительных закономерностях ощущения пространства и людей в нем.

Мы часто используем пространственные и архитектурные метафоры для человеческих отношений. Даже если хороший друг на краю света, он все равно «близкий», от неприятного общения хочется «отгородиться», а должность с большей зарплатой и сферой ответственности — это боле высокая «ступенька» на карьерной «лестнице». За последние несколько десятилетий исследования показали, что такие метафоры — не просто отдельные случаи использования языка. Напротив, они раскрывают наши глубинные представления о социальной жизни, как о чем-то, что обладает геометричными, пространственными, архитектурными формами в нашем сознании. А значит, есть возможность использовать обратный эффект: сделать архитектурные концепции инструментом для создания новых метафор социального и политического мышления.

За последние сорок лет было проведено множество исследований, доказывающих связь метафор пространства и абстрактных социальных понятий. Автор статьи отмечает удивительную совместную работу философа Джорджа Лакоффа и нейробиолога Витторио Галлезе. Они доказали, что телесные состояния, на которые ссылаются метафоры (например, если вы слышите, что чей-то знакомый — это «яркая личность») включают в себя симуляцию тех же самых нейронных цепочек ощущений и восприятия, которые были задействованы, когда эти состояния (в данном случае яркий свет) вы пережили впервые. «Воображение и действие, — утверждали Галлезе и Лакофф, — вероятно, используют общий нейронный субстрат». То есть, чтобы представить себе «яркую» личность, мозг активирует те же нейронные цепочки, которые необходимы, чтобы смоделировать образ ярко освещенной комнаты.

Ученые полагают, что пространственные метафоры — это результат опыта взаимодействия с физическими объектами. Мы протягивали руку, чтобы схватить что-то на столе перед собой, двигались, чтобы поймать что-то, летящее в воздухе, и не могли дотянуться до того, что лежит за пределами досягаемости. Используя этот опыт как точку отсчета, наш мозг моделирует положение людей как «близких» и «далеких» в социальном пространстве.

Чтобы проверить это предположение и убедиться в существовании «общего нейронного субстрата» для мест и социальных связей, были проведены несколько экспериментов.

В одном из исследований участников попросили нарисовать маршрут, по которому они доставили бы посылку по S-образной траектории, проходящей мимо трех фигур. Для одной группы фигуры были «друзьями», а для второй — «незнакомцами». Первая группа рисовала линии маршрута ближе к предполагаемым «друзьям», чем вторая — к «незнакомцам». Исследователи пришли к выводу, что эффект объясняется неосознанными ассоциациями между близостью пространства и дружбой: расстояние ассоциировалось с незнакомцами, близость — с друзьями.

Однако дело не только в том, что мы используем пространственный опыт, чтобы понять смысл социальных отношений. Эти эффекты действуют и в другом направлении. Например, в ходе другого исследования ученые измеряли скорость распознавания слов в зависимости от их расположения в пространстве. В этом варианте участникам показывали на экране пары слов с четкой иерархией, например, «хозяин» и «слуга». Участники быстрее распознавали слово «хозяин» когда оно находилось над «слугой», и медленнее, если наоборот. А в другом исследовании слова «друг» и «враг» располагались в разных местах на 3D-графике, и было обнаружено, что слово «друг» распознавалось быстрее, чем слово «враг», когда оно располагалось ближе, а слово «враг» быстрее распознавалось, когда находилось далеко. Выводы этих исследований совпали: ученые считают, что распознавание слов улучшается, если эти слова стоят в «правильном» (то есть соответствующем пространству) для участников порядке.

Но самое главное доказательство связи социального пространства с физическим представили исследования когнитивных нейробиологов. В работе 2014 года ученые отслеживали активность мозга участников, которым показывали изображения объектов, расположенных в разных местах на столе: ближе и дальше. Исследователи записывали активность мозга во время этих оценок, а затем использовали алгоритм машинного обучения для анализа данных. В итоге алгоритм смог достоверно определить, что находится ближе или дальше от участника, просто проанализировав его мозговую активность.

Затем участников попросили предоставить фотографии восьми человек из их круга общения: четверых, с которыми они поддерживали тесные отношения, и просто знакомых. Исследователи измеряли активность мозга участников и просили оценить степень близости тех или иных отношений, то есть «социальную дистанцию».

А затем эти данные вновь передали программе. И она, не зная ответов, смогла точно определить близких друзей и знакомых лишь по активности мозга, так как те же самые процессы происходили в одном и том же участке (нижней теменной доле), как для оценки расстояния до предметов, так и для социальной дистанции. Этот вывод подтверждает утверждение о том, что существует общая основа коры головного мозга для пространственного и социального познания.

Для мозга нет особой разницы между близким другом на краю света и экраном, с которого вы сейчас читаете этот текст.

Почему происходит именно так? Некоторые неврологи утверждают, что нейронные системы пространственного познания были «переработаны» для создания основы социального познания. Иными словами, точно так же, как мы мысленно строим карту местности, мы можем выстроить карту социального окружения, поместив туда самых разных людей и даже абстрактные понятия. Эта способность облегчила нам социальные взаимодействия и помогла лучше ориентироваться среди порой запутанных межличностных отношений. Ученые называют такой процесс экзаптацией — то есть повторным использованием уже известного механизма адаптации. Какой-то процесс подошел для одного, сойдет и для другого. Некоторые исследователи считают, что этот процесс также отвечает и за то, насколько легко нам определить, что за человек находится перед нами.

Если социальное и пространственное познания действительно тесно связаны в мозге, то это объясняет нашу способность сразу же определять социальный статус человека, воспринимая его пространственное положение в социальной среде.

Безусловно, пространственные связи — это не единственный способ систематизировать наше общение. Другие исследования в области социальной психологии показали, что наши ментальные представления о людях включают в себя эмоциональные ассоциации, общие знания и эпизодические воспоминания, а также другое содержание. И все же, это заставляет глубже задуматься о том, как пространства, которые мы проектируем, отражают наши неявные пространственные ассоциации с различными группами людей, включая друзей, семью и сообщества. И как архитектура и, в более широком смысле, пространство может изменять наше социальное познание? Может ли архитектура выступать в качестве инструмента для нового понимания социума?

Как утверждает автор, на самом деле это и происходит, причем довольно давно. В качестве примера он приводит отношения политических групп: правых и левых. Началось все во Франции, в мае 1789 года, когда три сословия французского общества — духовенство, дворянство и простолюдины — собрались в Версале, чтобы обсудить взимание новых налогов и проведение реформ в стране. Это был поворот в демократии Франции, а затем и по всей Европе. Там были члены партии якобинцев — антироялисты, выступающие за отмену монархии и проведение либеральной политики. Они сидели по левую сторону от короля, а члены роялистов, партии, которая хотела сохранить монархию и ее власть, сидели справа от короля. Такая рассадка закрепилась, и вместо названий партий стали использовать метафору: левые и правые.

Эта пространственная организация политических групп сохраняется и по сей день, несмотря на то, что история в основе сегодня забыта: политические партии больше не рассаживаются по обе стороны от монарха. Но при этом сохраняются представления о левых и правых политических силах. Изначально эти политические и пространственные отношения были произвольными, но, как отмечает автор статьи, сегодня, более двух столетий спустя, нет ни одной политической партии, политика или даже политической идеи, которые не располагались бы где-то в районе левого или правого политического спектра.

Но способны ли мы контролировать эти связи пространства и социальных взаимоотношений? Архитектура предлагает множество возможных пространственных конфигураций. Они могут быть высокими, широкими, открытыми, замкнутыми, с видом или без. На спортивных соревнованиях победитель становится на самую высокую ступеньку подиума, а руководители организаций часто занимают самые большие кабинеты на верхних этажах зданий. Глава семейства традиционно усаживался во главе стола. Во всех этих случаях власть определяется тем, что человек находится выше, в центре, имеет больше места (или лучший обзор).

Архитектура часто использовалась как инструмент истории о социальных отношениях и власти. Например, в монументальных сооружениях, таких как пирамиды Гизы, Запретный город в Пекине, Парфенон в Афинах или Триумфальная арка в Париже, использовались высота, расстояние, масса, объем и границы, чтобы воплотить саму идею власти. А при строительстве базилики Святого Петра в Ватикане архитекторы отошли от традиционных для католических церквей приемов, отдав значительную часть пространства для публики. Это площадь Сан-Пьетро, на которой одновременно могут находиться сотни тысяч верующих. Она была спроектирована как овал, окруженный открытой колоннадой глубиной в четыре ряда. По словам архитектора Джованни Лоренцо Бернини, площадь обнимает посетителей «материнскими руками Церкви». Неудивительно, что такое решение было принято именно во времена протестантской Реформации, когда авторитет католической церкви в Риме был поставлен под сомнение протестантами-реформаторами в Северной Европе. Пространственный дизайн площади Сан-Пьетро позволил католической церкви провозгласить новую эру социальной прозрачности и открытости.

Для того чтобы изменить мышление необязательно использовать архитектуру. Вполне действенными оказываются ее метафоры. Например, сторонники социального прогресса, независимо от того, борются ли они против неравенства или ограничения прав, часто обосновывают социальный опыт пространственными метафорами, защищая тех, кого «притесняют» или «угнетают». По этой причине движения за социальную справедливость часто используют метафоры оккупации и власти в пространстве.

В 1929 году Вирджиния Вульф использовала архитектурную метафору «Своя комната» в качестве названия эссе, в котором отстаивала право женщин на интеллектуальное влияние. Комната может быть и физической: «У женщины должны быть деньги и собственная комната, если она хочет писать художественную литературу», — говорила она. В те времена личное пространство для письма или учебы было роскошью для многих женщин. Однако главное значение «своей комнаты» метафорично: это право женщин на непрерывные и самостоятельные интеллектуальные занятия. Сегодня широко используется другая метафора, «стеклянный потолок», чтобы выразить барьеры, часто невидимые для мужчин, с которыми сталкиваются женщины, поднимаясь по корпоративной лестнице. Без таких метафор может быть сложно выразить те чувства, которые испытывают многие люди с ограниченными возможностями, которые говорят о том, что они «заперты» дома — так проще понять, что такое социальная изоляция.

Пространственные метафоры не всегда освобождают. Иногда они диктуют нам восприятие тех или иных фигур политических и общественных институтов: например, директор школы, ваше высочество или Верховный суд, ссылаются на пространственные условия высоты и массы.

Эти обозначения указывают на четкое разделение между разными социальными группами. Желание построить непробиваемую стену (которое воплощается на практике) сигнализирует о более широком сдвиге в сторону изоляционистской позиции во внешней политике, вспомним Древний Китай. Для многих людей Великая китайская стена обозначает четкое различие между китайской нацией на юге и мародерствующими варварами на севере. Эта идея сохраняется, даже если эта стена всегда была, по сути, совокупностью множества меньших стен. В Германии граждане продолжают переоценивать расстояния между городами, находившимися по ту сторону Берлинской стены, по сравнению с городами, находившимися по другую сторону до воссоединения. Кроме того, эти переоценки больше характерны для граждан с более негативным отношением к воссоединению, чем с позитивным. Метафорические барьеры сохраняются еще долго после того, как их физические референты разрушены.

Тысячелетиями люди использовали здания и пространства не только для функциональных потребностей их обитателей, но чтобы выразить какую-то метафору: подчеркнуть власть, единство, подавить волю или разобщить. И в обратную сторону — писатели, активисты и политики использовали пространственные и архитектурные метафоры для передачи социального опыта и стремлений. Последние исследования в области когнитивной нейронауки показывают, что для обоих эффектов существует нейробиологическая основа.

Сегодня важно понимать, что за всяким городским ландшафтом стоит некая социальная метафора. Это действительно огромные возможности для создания новых «мысленных кварталов» наших социальных взаимодействий. С помощью этого механизма мы можем стать архитекторами нашего коллективного опыта, создавая новые метафоры социальной жизни и формируя в своем сознании геометрию других людей.

Источник