Без имени и племени: можно ли сочетать социальность и индивидуализм

Индивидуальность считается изобретением цивилизации, в то время как сплоченность, коллектив, племя — удобные для совместного выживания — остаются признаками сообществ, сохраняющих более традиционный уклад жизни. Антрополог, профессор Гарварда Джозеф Хенрик в книге «Самые странные в мире» рассказывает о том, что иногда все наоборот.

Человеческий разум адаптируется к социальным мирам, с которыми он сталкивается, в ходе индивидуального развития и посредством культурной эволюции. Из-за этого большинство из нас недооценивает степень, в которой психология и поведение окружающих являются продуктами многовековой культурной эволюции, отточившей наши умы так, чтобы мы могли ориентироваться в современном мире. Что представляют собой люди, если в их обществе веками не было судов, полиции, правительства, системы контрактных обязательств и даже лидеров вроде градоначальников, вождей и старейшин?

В первые несколько месяцев, проведенных мною в перуанской Амазонии, я посетил собрание общины в деревне племени мачигенга на берегу реки Урубамба. На этой встрече школьные учителя-метисы и избранный руководитель общины горячо обсуждали важность совместной работы всех жителей деревни на сооружении здания новой начальной школы. Жители, казалось, в целом одобряли эту идею, хотя никто из них особо не высказывался. На следующее утро я появился на стройке в оговоренное время с камерой, бутылкой воды и блокнотами, чтобы зафиксировать все, что будет происходить в течение дня. Но на площадке никого не было. Примерно через полчаса мимо прошел один из школьных учителей, а затем появился первый мужчина-мачигенга. Мы перенесли несколько бревен и приступили к распилу одного из них при помощи ручной пилы. Подошли еще несколько человек, которые вызвались нам помочь, но к обеду я снова остался один. Так продолжалось несколько недель, а затем, по всей видимости, и несколько месяцев. В конце концов учителя прекратили преподавать и велели ученикам построить новую школу. Примерно за шесть месяцев этнографических исследований в нескольких деревнях я неоднократно видел столь же сильные проявления независимости. С моей точки зрения, мачигенга были трудолюбивыми, смелыми, мирными, спокойными, независимыми и самостоятельными. Но они не терпели приказов ни школьных учителей, ни избранных деревенских лидеров и не подчинялись коллективной воле сообщества.

И это были не просто несистемные впечатления наивного старшекурсника. Когда мой научный руководитель Аллен Джонсон приехал в другую общину мачигенга примерно 27 годами ранее, встречавший его школьный учитель приветствовал его словами «Мы здесь не очень сплоченные». Он имел в виду, что мачигенга не могут или не хотят действовать сообща как
единое сообщество.

Эта народность представляет собой довольно интересный пример, потому что местное общество является одновременно в высшей степени индивидуалистичным и полностью организованным вокруг институтов, основанных на родстве. Нуклеарные семьи мачигенга экономически независимы и способны своими силами производить абсолютно все, что им нужно. Рядом с каждым домом разбит отдельный сад, где хозяева выращивают маниок (корнеплод, похожий на картофель), бананы и папайю, а также другие культуры. Мужчины мастерят луки и различные типы стрел для охоты на пекари (диких свиней), тапиров («лесных коров»), рыб и птиц. Женщины готовят, варят пиво из маниока, делают целебные смеси и ткут одежду из хлопка. Каждые несколько лет мачигенга разбивают новые сады, вырубая и выжигая очередной участок леса.

Традиционно нуклеарные семьи мачигенга жили изолированно или в небольших родовых деревнях, разбросанных по тропическим лесам Перу. В социальном плане жизнь мачигенга в высшей степени эгалитарна и управляется родственными узами. Люди прослеживают родственные связи билинейно: и через отца, и через мать. Однако, в отличие от большинства оседлых аграрных обществ, здесь нет родословных, кланов, вождей, брачных групп или общинных ритуалов. Выше отдельной семьи нет никаких институтов организации жизни или принятия решений. За исключением табу на инцест, распространяющегося на некоторых многоюродных братьев и сестер, люди могут сами выбирать себе пару и жениться или разводиться по своему усмотрению. Считается приемлемым и даже желательным, чтобы люди женились на ком-то из своей деревни. Право владения зависит от труда или дарения, поэтому большая часть вещей находится в личной собственности. Если вы изготовили какой-то предмет, вы будете владеть им, пока не отдадите его кому-то другому. Мужчинам принадлежат дома, которые они строят, а женщинам — одежда, которую они ткут. Землей, по сути, владеть нельзя, хотя сады временно контролируются теми, кто их расчищает и обрабатывает.

В отличие от более крупных деревень региона Сепик, любая деревня мачигенга традиционно насчитывала не более примерно 25 человек. Когда среди жителей возникали споры, деревни разделялись на нуклеарные семьи, которые перебирались к своим садам на отшибе. Людей, стремившихся стать лидерами сообщества и время от времени выдвигавшихся на первые роли, обычно просто игнорировали или возвращали с небес на землю, подвергая публичному осмеянию. После Второй мировой войны североамериканские миссионеры и правительство Перу попытались поселить мачигенга в постоянных деревнях, построенных вокруг начальных школ. Но даже по прошествии трех поколений эти деревни остаются непрочными агломерациями отдельных семейных хозяйств. При первой возможности семьи возвращаются к уединению и спокойствию своих расположенных на отшибе садов. Характер общественной жизни мачигенга подчеркивается тем фактом, что у этой народности традиционно не было личных имен. К каждому обращались с помощью родственного термина, например «брат», «мать» или «дядя». Лишь в 1950-х гг. американские миссионеры начали раздавать мачигенга, поселившимся в деревнях, испанские имена, позаимствованные из телефонной книги столицы Перу Лимы.

Образ жизни мачигенга представляет собой своего рода культурную адаптацию как к экологии тропических лесов, так и к опасностям, исходящим от более крупных сообществ. Еще до Колумба более сложно организованные племенные группы, жившие по берегам крупных рек, совершали на мачигенга набеги, стремясь захватить рабов. До прихода испанцев представителей мачигенга продавали на невольничьих рынках державы инков. Позже на смену инкам пришли европейцы, но торговля рабами не прекратилась. Даже и в XX в. «каучуковая лихорадка» означала то, что любые чужаки, поднимавшиеся вверх по реке, скорее всего, сулили большие проблемы.

Проживая в крошечных деревушках или отдельными нуклеарными семьями, привыкнув прятаться при любом признаке вторжения, племя мачигенга выжило и в конечном итоге выросло в численности. Несомненно, отсутствие у них больших поселений сильно снижало их привлекательность для работорговцев. Выискивать рабов в разрозненных семейных хозяйствах, спрятанных вдоль отдаленных притоков, — занятие нелегкое и затратное. Даже в последние десятилетия приближающийся к уединенному дому мачигенга антрополог мог обнаружить там еще тлеющий очаг, хотя домочадцев уже и след простыл.

Такой набор институтов и практик определил психологические особенности мачигенга. Представители этой народности независимы, самостоятельны, эмоционально сдержанны, трудолюбивы и щедры с близкими родственниками. Им необходимо развивать эти качества, чтобы стать уважаемыми и успешными в своем обществе. Точно так же, как и люди Запада, когда мачигенга ищут объяснения чему-либо, они чаще рассматривают поведение других людей, а также животных и духов как результат их склонностей, желаний или черт характера. Они также считают, что действия людей имеют значение и могут влиять на их судьбу.

Суть психологических особенностей мачигенга подчеркивается неэффективностью стыда. Во многих традиционных обществах стыд оказывается доминирующей эмоцией в системе социального контроля. Однако антропологи и миссионеры давно заметили, как сложно пристыдить мачигенга. Уловив эту их особенность, падре Андрес Ферреро объяснял:

Мачигенга не допускают ни принуждения, ни критики. Если кто-то, даже миссионер, чей моральный авторитет они признают, попытается давать им указания, корректировать их поведение или что-то им запрещать, мачигенга немедленно уйдут со словами: «Здесь жить нельзя; сплошные сплетни и слухи; я ухожу туда, где меня никто не побеспокоит и я никого не побеспокою».

Во многих отношениях мачигенга даже более индивидуалистичны и независимы, чем люди Запада, но в социальном плане они довольно сильно от них отличаются. У многих мачигенга круг доверия резко обрывается на окраине родной деревни. Они с подозрением относятся даже к дальним родственникам и рассуждают о скрытых мотивах внешне дружелюбных гостей. На больших собраниях многие мачигенга заметно нервничают, особенно если там присутствуют посторонние; в противовес этому большинство предпочитает уединенную жизнь среди близких членов семьи.

Мачигенга и другие подобные популяции, которые можно встретить по всему миру, дают ценное представление о природе человеческих обществ, а также о роли институтов и истории в формировании нашей социальности и психологии. Эти группы важны, потому что наблюдатели из числа людей Запада […] часто заявляют, что люди «ультрасоциальны», то есть гораздо более склонны к кооперации, чем другие виды. Я на это всегда отвечаю вопросом «Какие люди?», потому что наша социальность и психологические особенности во многом зависят от наших институтов. Чтобы понять современную социальность и многообразие человечества, нам нужно изучить историю человеческих институтов.

Подробнее о книге «Самые странные в мире» читайте в базе «Идеономики».