Мессенджер в голове: есть ли перспективы у «техно-телепатии»

Помните, как в «Искусственном разуме» Спилберга инопланетяне, прилетевшие на давно замерзшую Землю, буквально за секунды узнали всю историю единственного заставшего людей робота-ребенка и его мечту стать «настоящим мальчиком»? Ответ – телепатия. Еще в конце 19 века Марк Твен в одном из писем сетовал, что «слова слишком медленны», и в будущем мы должны общаться только мыслями. Пару лет назад Илон Маск, анонсировавший свой проект по нейроимплантам, сказал, что они позволят людям в скором времени общаться гораздо быстрее и с большей точностью. Но возможна ли телепатия в реальности или на этом пути неизбежно встанет личность каждого человека со всей ее специфичностью? И есть ли варианты, избежав унификации мозгов, научить их новым каналам взаимодействия? Об этом в своей статье «Суперкооператоры» размышляет Гарри Лупиан, профессор психологии из Висконсинского университета в Мэдисоне.

По словам автора, «старая добрая телепатия» – или прямая передача мыслей от одного разума к другому – до сих пор волнует воображение минимум по трем причинам. Во-первых, есть надежда с ее помощью преодолеть ограниченность языка и тем самым «трудности перевода» – усилия по «втискиванию» собственных мыслей в адекватные им слова (с одной стороны) и «вытаскиванию» их из чужих слов (с другой). Во-вторых, есть также надежда преодолеть излишнюю гибкость языка, позволяющую и двусмысленность, и двоемыслие, и даже двоедушие, что сделает общение более искренним и свободным от недопонимания (в лучшем случае) и лжи (в худшем). И третья причина – это та самая быстрота, или передача мыслей со скоростью мысли.

Однако здесь есть фундаментальная проблема. Чтобы такая телепатия работала, необходима концептуальная согласованность, то есть мысли одного человека должны быть понятны другому, иначе говоря, иметь общий формат – одинаково кодироваться и декодироваться. Причем общий формат должен быть выработан изначально и принят всеми участниками контакта.

Но, по словам Лупиана, подобная согласованность мыслей людей под большим вопросом: «В настоящее время нет оснований полагать, что нейронная активность, составляющая мысль (одного человека)… будет иметь значение для кого бы то ни было, кроме него самого». Более того, вполне вероятно, что спустя какое-то время даже он сам не сможет ее интерпретировать в исходном варианте. Выход в данной ситуации – естественный язык, носители которого кодируют и декодируют свои мысли в общих для всех символах – словах.

При этом – автор еще раз подчеркивает – общего формата мыслей до того, как они облечены в слова, нет. «Даже при использовании естественного языка концептуальное согласование – это тяжелая работа, и она не выполняется без активного использования языка, – говорит он. – Естественные языки делают примерно то же, что машинные протоколы и кодировки, они обеспечивают общий протокол, объединяющий различные форматы наших мыслей».

Так возможно ли вообще преобразовать психическую активность, стоящую за мыслями, в некий общий формат, доступный каждому для телепатической связи? По мнению Лупиана, можно предположить три решения. Первое из них – это своеобразный мессенджер в голове – перевод необработанных мыслей на естественный язык и соответственно обмен текстами.

Второе – создание некоего общепонятного «языка мысли» на основе компьютерной трансформации ментальных состояний. Но пока, считает Лупиан, нет оснований думать, что такая трансформация возможна. «Допускаю, что такую систему можно использовать для передачи общих состояний… и, возможно, мысленных образов, – говорит он. – Но не вижу, как это будет работать для передачи произвольных мыслей – главного обещания телепатии».

Еще один вариант – заранее привязать конкретные мысли к конкретным значениям, создав как бы «телепатическую» связь. Автор приводит два современных и очень интересных исследования, в которых были предприняты такие попытки. Оба проводились в 2014 году, и в обоих для связи территориально разделенных участников использовался интерфейс «мозг–мозг», позволявший считывать двигательные образы в электроэнцефалограмме «отправителя» и воздействовать с помощью транскраниальной магнитной стимуляции на определенные зоны коры мозга «получателя». В первом из них, «отправитель» видел экран с игрой, где надо было выстрелить из пушки, но сам стрелять он не мог, а мог это сделать только «получатель», который экрана не видел. Во втором «отправитель», представляя движения рук или ног, мог произвольно выбрать, увидит ли «получатель» фосфены (световые вспышки) или нет.

По мнению Лупиана, к этим вариантам, с точки зрения целей «старой доброй телепатии», есть много вопросов. И прежде всего, насколько это обмен мыслями и насколько он произволен? В первом случае, считает автор, говорить ни о том, ни о другом не приходится: «Сообщение, посылаемое через сигнал ЭЭГ, не является мыслью или идеей. Скорее, это в буквальном смысле двигательная команда, которая обычно заставляет мышцы руки отправителя сокращаться».

Во втором случае можно говорить об определенной произвольности передачи информации. И даже сделать на этой основе что-то вроде азбуки Морзе, чтобы кодировать «мысли» сигналами, но для этого опять же необходимо, чтобы они были заранее определены – либо словами (например, обмен текстовыми сообщениями с помощью азбуки Морзе), либо новым протоколом, связывающим сигнал с определенным объектом. Однако для этого протокол уже есть – это всё тот же язык.

В итоге, если обобщить сказанное выше, то для «старой доброй телепатии», нуждающейся в согласованности произвольных мыслей, – необходимы либо общие, заранее оговоренные и принятые системы, позволяющие кодировать мысли разных людей в нечто понятное всем. И это уже не та самая телепатия, захватывавшая умы своими возможностями. Либо люди должны быть настолько одинаковы, чтобы иметь одинаковые мысли, не нуждающиеся в некоем общем знаменателе. Что тоже так себе перспектива.

Однако, по мнению Лупиана, телепатии можно дать шанс, если под иным углом посмотреть на язык коммуникации, видя его цель не в передаче информации, а в способе взаимодействия для достижения определенного результата. «Цель языка в таком случае – это не согласование ментальных представлений (или, по крайней мере, не всегда), а просто информированная координация действий, – говорит он, предлагая представить, как два человека совместно переносят шкаф. – Они могут сигнализировать друг другу по пути, но чтобы это сработало, сигналы должны приводить к нужным физическим эффектам, например, сдвиганию угла шкафа или поднятию его в воздух. И здесь нет никакой необходимости в концептуальном (не говоря уже о феноменальном) согласовании, если не считать наличия общей цели. Практическое согласование – это всё, что имеет значение».

В этой связи «новую» версию телепатии стоит рассматривать не как «потенциальное средство для передачи внутренних мыслей и переживаний от одного разума к другому», а как «новые каналы причинного влияния: каналы, которые однажды могут быть использованы для координации совместных действий». В таком контексте интерфейсы «мозг–мозг» (хотя сами по себе и неспособны передавать содержание мыслей человека) могли бы сыграть свою роль.

Причем сыграть ее не в качестве канала, где один человек инструктируется вызывать определенное состояние для передачи определенного значения другому человеку (как в упомянутых выше экспериментах), а именно как открытый «бесцельный» канал между двумя людьми, которые совместно выполняют какие-либо действия. И смысл его тогда в том, чтобы выяснить, научится ли мозг использовать этот новый канал для достижения своих целей. Нечто похожее, по словам Лупиана, происходит, «когда два человека или человек и домашнее животное учатся улавливать язык тела как ключ к пониманию того, что другой думает или намеревается сделать», и этот канал передает «дополнительную полезную информацию, которую сложно передать другими средствами».

«Любой новый, изначально бесцельный канал “мозг–мозг” может быть сконфигурирован по-разному, передавая следы активности отдельных нейронных областей или усредненные результаты нескольких, – поясняет свою мысль Лупиан. – Путем проб и ошибок можно выяснить, какие конфигурации работают лучше всего и для каких целей. Но основная цель этих новых “мостов” будет состоять не в том, чтобы обойти намерения человека, а в том, чтобы усилить основу, на которой он их формирует и реализует».

Однако такого рода опытов, по его словам, не проводилось, если не считать мысленный эксперимент нейрофилософа Пола Черчленда, предположившего в своей книге «Нейрокомпьютерная перспектива» (1989), что если бы хоккейная команда тренировалась и играла с интерфейсами «мозг–мозг», она могла бы выигрывать от высокоскоростной передачи сигналов, несущих информацию разных видов. Вероятно, игроки бы научились понимать друг друга гораздо лучше, чем это возможно при языковом общении. Однако с последним выводом Лупиан не соглашается, считая, что и у внешнего языка, и у будущих вариантов взаимодействия «мозг–мозг» сила одна – и она в «их способности выступать в качестве рычагов для совместных действий, одновременно сглаживая исходные различия представлений».

И здесь важно отметить, что у варианта «новой» телепатии есть перспективы еще и в том смысле, что мозг пластичен и быстро осваивает новые каналы. «Постоянный поток новой направленной информации быстро усваивается когнитивной природой владельца», – отмечает Лупиан, приводя в пример людей, которые после использования датчика, реагирующего вибрацией на оборот человека к северу, довольно быстро начинали «узнавать» свое положение в пространстве.

Поэтому, по его словам, о телепатии продуктивно думать не как об изучении нового языка, а как об «изучении нового двигательного навыка, такого как жонглирование, или, возможно, что-то более сложное, например, танцы или езда на триал-байке». В этом случае, отмечает Лупиан, «правильная практика позволяет нам делать что-то радикально новое, расширяя обычный репертуар способами, лучшие применения которых могут быть обнаружены намного позже».

Источник