Неравенство перед смертью: стоит ли развивать медицинские технологии, доступные только богатым

Когда в 1945 году в качестве медицинского оборудования была впервые использована искусственная почка, стало очевидно, что жизненно важные для человеческого организма органы можно заместить. Вскоре после этого сердце – когда-то считавшееся средоточием человечности – было заменено внешними устройствами, которые свели непостижимую сложность сердечной мышцы к гораздо более простым искусственным частям.

Не так давно группа ученых из Йельского университета опубликовала результаты эксперимента по частичному возобновлению клеточных функций в организме свиней через час после их смерти. С помощью системы OrganEx они восстановили некоторую клеточную активность в сердце, печени и, что наиболее значимо для биоэтических дискуссий, в мозге животных. Хотя свиньи не пришли в сознание, исследователи из Йельского университета показали, что жизненно важные органы могут поддаваться воздействию дольше, чем предполагало большинство ученых. Хотя это открытие еще не имеет клинического применения, оно способно бросить новый вызов медицинским определениям границы между жизнью и смертью.

Мозг является тем человеческим органом, который нельзя заменить искусственно. Как пишет философ Дэниел Деннет, трансплантация мозга – это единственный вид операции, при которой человеку стоит испытывать желание становиться донором. Если когда-то символом уникальности людей было сердце, то сегодня то, что мы понимаем под человеческой жизнью, определяет липкая масса, плавающая внутри наших черепов.

До середины ХХ века пациента могли без дискуссий назвать мертвым, если его сердце остановилось, и легкие перестали работать. Но аппараты ИВЛ и дефибрилляторы привели к тому, что движения грудной клетки оказались ненадежным способом диагностики смерти. В конце 1960-х годов врачи, озабоченные приживаемостью трансплантируемых органов, предложили новый подход к констатации гибели организма, который ориентировался на смерть мозга, а не на функционирование других органов. Этот подход прижился, и когда сегодняшние врачи фиксируют время смерти своих пациентов, они имеют в виду момент, когда медицинские аппараты больше не могут регистрировать или поддерживать функционирование мозга.

По мнению специалиста по биоэтике из Гарварда Роберта Труога, то, что мы официально называем «смертью», является «скорее моральным суждением, чем биологическим фактом». Иными словами, смерть мозга – это не точка, в которой организм окончательно умирает, а скорее произвольно установленный предел, необходимый для дальнейшей работы правовой и медицинской систем. Хотя не существует надлежаще задокументированных случаев восстановления сознания после того, как была правильно диагностирована смерть мозга, Труог предсказывает: медицинские достижения способны в какой-то момент помешать нам использовать термин «смерть мозга» в качестве юридически обязательного определения того, что формулируется как «смерть человека» – необратимое прекращение «фундаментальной работы живого организма».

С успешным восстановлением частичной активности клеток мозга и сердца у млекопитающих день, когда медицинские технологии снова вынудят нас изменить определение человеческой смерти, становится ближе.

Это обещание одновременно и волнует, и пугает. Если мы экстраполируем потенциал системы OrganEx команды Йельского университета, то в конечном итоге, вероятно, сможем оживить угасший мозг и перезапустить органы, которые когда-то считались необратимо мертвыми. (Как выясняется, «необратимо мертвый» – это не плеоназм.) Всего через несколько десятилетий мы, возможно, будем вынуждены признать, что смерть – это не столько биологический предел, сколько административная процедура. А свидетельство о смерти станет свидетельством того, что семья покойного не может позволить себе «воскресить» близкого человека или сохранить его тело до появления таких технологий. Благодаря достижениям в области крионики и новым инструментам, таким как OrganEx, это уже не просто научная фантастика, а реальность, возможная в нашем столетии.

Иначе говоря, подобное отделение жизни от смерти способно привести к более тяжелому виду морального суждения – вопросу о том, кто может позволить себе поддерживать функционирование тела. В таком будущем неравенство в отношении здоровья усугубится: богатые смогут предотвращать свою смерть неоднократно, а наименее обеспеченные будут вынуждены принять действительно «необратимое прекращение» своих телесных функций. Но дело в том, что такое будущее вряд ли незнакомо тем, кто сегодня относится к наименее обеспеченным. В 2022 году почти ежечасно умирает человек, ожидающий пересадки органов.

Представление о том, что смерть может быть и даже иногда бывает результатом административных барьеров – отсутствия аппаратов ИВЛ, донорских органов или, в будущем, более совершенных, но дорогих устройств OrganEx, – делает ее сложной для принятия. Можно задаться вопросом, должны ли мы и дальше разрабатывать продлевающие жизнь технологии, если они рискуют усугубить наше и без того ужасающее неравенство.

Я полагаю, что да, должны. В 1940-х годах подавляющее большинство пациентов с почечной недостаточностью не имели доступа к диализу, хотя у некоторых очень богатых, или имеющих связи, или просто счастливчиков он был. С тех пор миллионы малообеспеченных пациентов были спасены благодаря тому, что мы смирились с этим периодом недоступности. И в 2022 году процедура искусственной почки далека от справедливого распределения, и не имеющие медицинской страховки часто не могут ее себе позволить. Тем не менее, единственный способ расширить доступ к передовым медицинским технологиям – это стимулировать их дополнительное финансирование, даже если это временно усугубит неравенство.

Если философ Уильям Макаскилл прав, и если мы вносим свой вклад в то будущее, на которое хотели бы рассчитывать, то человечество только вступает в период своей юности и несет моральное обязательство улучшать жизнь будущих поколений. На самом деле, при нынешних темпах технического прогресса не исключено, что эти продлевающие жизнь медицинские технологии будущего могут стать доступными для людей с низким доходом, живущих уже сегодня. И можно утверждать, что самый быстрый и этически допустимый способ снизить цену на сверхсовременные методы лечения состоит в том, чтобы, согласно принципу различия философа Джона Ролза, богатые субсидировали их в качестве первых клиентов.

Показательным примером является секвенирование ДНК. Определение первой неполной последовательности в 2003 году стоило 2,7 млрд долларов и не имело клинической значимости. В 2011 году Стив Джобс заплатил 100 тыс. долларов, чтобы изучить последовательность своей ДНК и ДНК своей опухоли, что не дало обнадеживающих результатов. Сегодня, по крайней мере отчасти, благодаря гарвардскому генетику Джорджу Черчу, с 1990-х годов выступавшему за демократизацию секвенирования генома, это рождественский подарок за 299 долларов для обеспеченных людей, и он только начинает приносить пользу  в клинической медицине. Завтра страховые компании и европейские правительства предложат секвенирование ДНК бесплатно, что позволит уязвимым группам населения воспользоваться этим когда-то чрезвычайно дорогим инструментом.

Практика предотвращения смерти существует столько же, сколько существует и связанная с ней идея медицины. Как показывает история, сегодняшние экстраординарные меры завтра станут просто мерами, спасающими жизни реальных людей – и богатых, и бедных. Это будет верно, даже если мы снова изменим наше определение того, где заканчивается жизнь и начинается смерть.

Источник