В погоне за черепахой: как медицина борется с вымышленными угрозами

Опий, лоботомия, гигантские дозы витамина С — когда-то наука признавала их полезными в борьбе со страшными недугами. Польза была доказана учеными, а вред — тысячами жертв. Кажется, что в современном мире повторение этих историй невозможно. Профессор педиатрии и один из создателей вакцины против ротавируса Пол Оффит не так оптимистичен: попытки спасти человечество от ранней смерти все еще приводят к печальным последствиям. «Идеономика» публикует одну из глав книги Оффита «Ящик Пандоры. Семь историй о том, как наука может приносить нам вред».

Нужно быть уверенными, что из принципа предосторожности мы не нанесем больше вреда, чем пользы. И это утверждение приводит нас, возможно, к самому известному случаю действия принципа предосторожности в современной медицине — к программам обследования на выявление онкологических заболеваний.

За последние 50 лет врачи и ученые доказали, что некоторые виды рака можно предотвратить: солнцезащитный крем помогает предупредить рак кожи, а вакцина против вируса гепатита В — наиболее распространенную причину рака печени, вакцина против вируса папилломы человека — единственную известную причину рака шейки матки, а если бросить курить сигареты, можно убрать самую распространенную причину рака легких. Результаты этих четырех стратегий очевидны.

Однако само определение рака меняется, причем не в лучшую сторону. В медицинских учебниках двадцатилетней давности он определялся как «заболевание, естественное течение которого смертельно». Теперь это не так. Сейчас обнаружились несмертельные виды рака, когда человек умирает скорее с ними, чем от них. И в процессе обнаружения таких несмертельных раковых заболеваний мы наносим больше вреда, чем приносим пользы.

Профессор медицинской школы Дартмутского колледжа Гилберт Уэлч предложил, пожалуй, лучшую аналогию нашей текущей проблемы — с животными на скотном дворе. Представьте, что трое решили сбежать со скотного двора: птица, черепаха и кролик. Когда вы откроете калитку, они убегут с разной скоростью. Птица, которая в любом случае вылетит до того, как вы успеете закрыть калитку, — это аналог рака, убивающий вас независимо от того, что вы делаете. Даже если вы рано его заметили, это не имеет значения: вы все равно от него умрете. Просто это очень агрессивная форма. Черепаха, настолько медленная и неповоротливая, что у нее, скорее всего, нет никаких шансов убежать, — это аналог медленно текущего рака и настолько авирулентного, что он никогда не убьет вас. Скорее всего, вы умрете раньше от чего-то другого. Это как раз та форма рака, с которой умирают, а не от которой. Кролик, которого можно поймать, если довольно быстро закрыть калитку, — аналог рака, который имеет смысл обнаружить заранее, иначе можно от него умереть. Если же найти его на ранней стадии, можно сказать, что скрининг-тест спас вашу жизнь.

Скрининг-тесты имеют смысл, только если с их помощью находят «кроликов». Если благодаря им вы узнаете о наличии «черепах» и «птиц», они не спасут вам жизнь. Хирург больницы при школе медицины в Университете Джона Хопкинса, написавший несколько книг, Атул Гаванде сказал об этом наилучшим образом: «Сейчас у нас есть обширная и дорогостоящая индустрия здравоохранения, посвященная поиску “черепах” и имеющая дело с ними».

Начнем с рака щитовидной железы.

В 1999 году по инициативе правительства в Южной Корее объявили крупную общенациональную программу скрининга для раннего выявления опухоли щитовидной железы. В качестве теста использовали УЗИ — ультразвуковое исследование, при котором организм подвергается воздействию высокочастотных звуковых волн (выше тех, что человек может воспринять на слух). Звуковые волны отражаются, и по тому, как различные структуры поглощают или отражают эти волны, определяется результат. В ходе масштабной программы скрининга южнокорейские врачи обнаружили более 40 000 новых видов рака щитовидной железы, что в 15 раз больше, чем было выявлено до этого. Рак щитовидной железы стал самым распространенным видом онкологических заболеваний в этой стране. Один исследователь назвал это «цунами рака щитовидной железы».

Практически все виды рака щитовидной железы в Южной Корее лечили путем тиреоидэктомии, или полного удаления органа. Но эта процедура имеет свою цену. По крайней мере, после нее человек до конца жизни вынужден принимать гормоны замещения, которые трудно правильно дозировать. Люди страдают от симптомов, вызванных излишним замещением (сильное потоотделение, сердцебиение и потеря веса) или слишком ограниченным замещением (сонливость, депрессия и увеличение веса). Хуже того, поскольку близко к щитовидной железе проходят нервы голосовых связок, у некоторых людей наблюдается парез связок. Или они страдают от проблемы с обменом кальция, потому что паращитовидная железа, регулирующая кальций, также расположена поблизости. Либо у таких пациентов после операции открывается опасное для жизни кровотечение. Первоначально южнокорейские чиновники от здравоохранения были очень довольны, что обнаружили все эти виды рака до того, как у пациентов развились какие-либо симптомы. Затем они рассмотрели показатели смертности от рака щитовидной железы. Разницы не было. Частота случаев смерти от рака щитовидной железы была совершенно одинаковой до и после массового скрининга. Единственным ощутимым результатом стало то, что теперь десятки тысяч южнокорейцев вынуждены были страдать от побочных эффектов этих операций.

Гипердиагностика и излишнее лечение рака щитовидной железы наблюдались не только в Южной Корее. Во Франции, Италии, Хорватии, Израиле, Китае, Австралии, Канаде и Чехии показатели рака щитовидной железы увеличились более чем вдвое, а в США утроились. Во всех этих странах, как и в Южной Корее, показатели смертности от рака щитовидной железы остались на прежнем уровне.

В следующем году рак щитовидной железы диагностируют примерно у 60 000 американцев. Соотношение женщин и мужчин будет три к одному. Практически всем сделают тиреоидэктомию, и мало кому, если таковые вообще будут, диагноз окажется полезен. Если большая часть этих маленьких злокачественных опухолей щитовидной железы не убивает человека, возможно, нам не стоит называть их раком.

Скрининг на рак предстательной железы также стал предметом более критичной оценки.

В 1970 году профессор патологии в Аризонском университете Ричард Аблин разработал анализ ПСА на простатический специфический антиген. ПСА — это вещество белковой природы, вырабатываемое клетками предстательной железы. Функция ПСА  — разжижать слизь, выделяемую шейкой матки, чтобы сперма попала в матку. Первыми ценность анализа ПСА признали криминалисты, поскольку наличие антигена служило доказательством существования спермы в случаях изнасилования, даже когда насильник был стерилизован и не мог выделить сперму. Следующими, кто осознал ценность открытия ПСА, были врачи, которые стали использовать анализ, чтобы определить, рецидивировал ли рак предстательной железы. Затем врачи сделали шаг, о котором теперь начинают жалеть: стали использовать анализ ПСА, чтобы диагностировать рак предстательной железы. Если уровень ПСА в крови высокий, то урологи рекомендуют биопсию простаты. Если биопсия показывает наличие рака предстательной железы, то мужчине либо полностью удаляют предстательную железу (простатэктомия), либо проводят лучевую терапию. Более 90% мужчин в США, которым диагностировали рак простаты, получили тот или иной вариант лечения.

Благодаря анализу ПСА рак предстательной железы является наиболее часто диагностируемым в США среди некожных видов рака. А что же произошло с показателями частоты смертности от этой болезни? Ничего. Риск умереть от рака простаты не изменился за последние десять лет. Более того, примерно у 50% мужчин старше 60 лет при вскрытии был обнаружен рак предстательной железы, но после того, как они умерли от чего-то другого; у мужчин старше 85 лет это число достигает 75%. Другими словами, как и в случае с раком щитовидной железы, мужчины чаще умирают с раком предстательной железы, чем от него. Эти два вида рака — предстательной и щитовидной желез — по большей части «черепахи» и «птицы».

В 2012 году рабочая группа по профилактике заболеваний США рекомендовала не проводить скрининговые ПСА-тесты на рак предстательной железы. Но к тому времени от него уже успели пострадать. Высокие показатели анализов ПСА неизменно ведут к биопсии простаты, которая может вызвать боль, кровотечение, трудности с мочеиспусканием и инфекции кровотока. И помимо психологической травмы, связанной с диагнозом, методы лечения этого заболевания довольно жестоки. Операции на предстательной железе и облучение обычно вызывают недержание мочи и эректильную дисфункцию. Хуже того, пятеро из тысячи мужчин умрут от операции на простате. И совершенно зря.

За два года до того, как рабочая группа изменила рекомендации, Ричард Аблин, открывший ПСА, написал обзорную статью для New York Times. Отметив, что в год на проведение анализов ПСА тратится три миллиарда долларов, он написал: «Я пытаюсь уже несколько лет прояснить, что с помощью анализа ПСА нельзя обнаружить рак простаты и, что более важно, он не дает возможности отличить один вид рака предстательной железы, который убивает, от того, что неопасен. Я и представить себе не мог, что мое открытие сорокалетней давности приведет к неимоверно дорогостоящему бедствию общественного здравоохранения».

Сейчас также переоценивают возможности маммографии для определения рака молочной железы. Хотя очевидно, что маммография, впервые введенная в США в середине 1970-х годов, спасает жизни, вопрос в том, сколько и какой ценой.

В 2012 году Арчи Блейер и Гилберт Уэлч опубликовали исследование в New England Journal of Medicine под названием «Влияние трех десятилетий скрининговой маммографии на заболеваемость раком молочной железы». Они обнаружили, что с появлением скрининговой маммографии заболеваемость раком молочной железы в США удвоилась. На каждые 100 000 обследованных женщин число женщин с диагнозом рака молочной железы увеличилось с 112 до 234. Другими словами, ежегодно на каждые 100 000 женщин еще у 122 диагностируется рак молочной железы. В то же время число женщин, страдающих раком молочной железы поздней стадии (который часто приводит к смерти), сократилось с 102 до 94 (на 100 000 человек). Это означало, что, видимо, только восемь женщин из 122 как-то смогли использовать результаты скрининга. Восемь! Остальным ампутировали молочную железу, лечили их лучевой терапией и химиотерапией совершенно без толку. Авторы пришли к выводу, что, хотя в эпоху скрининговой маммографи и число случаев смерти от рака молочной железы явно сократилось, в основном это сокращение объясняется более эффективным лечением, а не скринингом. Они также подсчитали, что за три десятилетия применения маммографии примерно у 1,3 миллиона женщин был диагностирован рак, который никогда бы их не убил.

Было и другое исследование, в котором участвовали жители сотен государств, также заставившее усомниться в традиционном представлении о том, что маммография спасает жизни. Исследователи обнаружили, что в разных странах показатели скрининга различаются. В одних странах обследовано лишь 40% женщин, а в других — до 80%. Если маммография действительно настолько полезна, то страны, где обследуют больше женщин, должны иметь более низкие показатели смертности от рака молочной железы. Но эти показатели были одинаковыми в обеих группах государств. Единственное различие: там, где обследуется больше женщин, увеличенному числу из них делают мастэктомию, проводят лучевую терапию и химиотерапию. При том что никакой очевидной пользы от этих процедур нет.

В феврале 2015 года журналистка Кристи Ашванден написала в Journal of the American Medical Association статью под заголовком «Почему я отказываюсь от маммографии». Ашванден описала пять возможных исходов процедуры: первый — «скорее всего, сканирование не выявит ничего подозрительного»; второй — «меня пригласят на дальнейшее исследование, возможно, даже попросят сделать биопсию, но рака не обнаружат», в результате чего я «проведу много бессонных ночей [и] буду сильно волноваться после процедуры»; третий — «маммография выявит опухоль, от которой не было бы никакого вреда, даже если бы ее не обнаружили. Если бы на маммографии нашли один из таких видов рака — а сейчас невозможно четко отличить его от опасного, — меня бы лечили и “вылечили” от заболевания, которое бы и так не принесло мне вреда»; четвертый — «маммография выявила бы очень агрессивный, неизлечимый вид рака, от которого умирают больше всего. В этом случае, даже если бы его нашли раньше, я бы все равно умерла, при этом большее количество оставшихся лет лечилась бы»; пятый — «с помощью маммографии обнаружат опасный вид рака, поддающийся лечению, и моя жизнь будет спасена». Используя данные недавнего исследования, Ашванден рассуждала, что вероятность того, что маммография спасет ей жизнь, составляет около 0,16%.

До тех пор пока ученые не смогут найти генетические или биохимические маркеры, с помощью которых можно четко отличить опасные виды рака от неопасных, мы будем продолжать страдать от гипердиагностики и лечения рака, который на самом деле вовсе и не рак. И будут продолжать убеждать, что наша жизнь спасена, хотя на самом деле не было никакой угрозы. Чрезмерная осторожность вызвала много ненужного страха, беспокойства и привела к тяжелым операциям.

Читайте подробнее о книге «Ящик Пандоры» в базе «Идеономики».