Работа как религия: почему богачи стали жертвами трудоголизма

В своем эссе 1930 года «Экономические возможности наших внуков» экономист Джон Мейнард Кейнс предсказывал 15-часовую рабочую неделю в XXI веке — эквивалент пятидневных выходных. Впервые с момента своего появления человек столкнется с реальной, постоянной проблемой, писал Кейнс — как занять себя.

Эта точка зрения стала популярной. В статье, опубликованной в 1957 году в The New York Times, писатель Эрик Барноу предсказал, что по мере облегчения работы наша личность будет определяться увлечениями или семейной жизнью. «Все более автоматический характер многих рабочих мест в сочетании с сокращением рабочей недели [приводит] к тому, что все большему числу работников для удовлетворения, смысла, выражения требуется не работа, а свободное время», — написал он.

Эти прогнозы не совсем ошибочны. По некоторым подсчетам, американцы работают намного меньше, чем раньше. Средний рабочий год сократился более чем на 200 часов. Но эти цифры не дают полной картины. Богатые люди с высшим образованием, особенно мужчины, работают больше, чем много десятилетий назад. Их с подросткового возраста воспитывают так, чтобы они построили карьеру на своей страсти, а если у них нет «призвания», не сдаваться, пока не найдут его.

Экономисты начала ХХ века не предвидели, что работа может эволюционировать от средств материального производства к средствам производства идентичности. Они не могли предвидеть, что для бедного и среднего класса работа останется необходимостью, а для элиты с высщим образованием превратится в своего рода религию, обещающую идентичность, превосходство и общность. Ее можно назвать «воркизм» (workism).

1. Поклонение работе

Упадок традиционной веры в Америке совпал со взрывом новых объектов поклонения. Некоторые люди поклоняются красоте, некоторые — своей политической идентичности, а кто-то — своим детям. Но все поклоняются хоть чему-то. И воркизм — одна из самых сильных новых религий, конкурирующих за прихожан.

Что такое воркизм? Это убеждение в том, что работа — это не только необходимость для экономического производства, но и основа личности и цель жизни. А также вера в то, что любая политика, направленная на улучшение благосостояния людей, всегда должна предлагать больше работы.

Homo industrious, «человек трудолюбивый» — не новый тип личности. Из-за древнего мифа о том, что тяжелая работа гарантирует восхождение по социальной лестнице, США больше века одержимы материальным успехом и стремятся достичь его.

Ни одна крупная страна в мире не обладает такой производительностью, как Соединенные Штаты, где в среднем люди работают больше часов в год. И разрыв между США и другими странами растет. С 1950 по 2012 год в Германии и Нидерландах количество рабочих часов на одного работника сократилось примерно на 40%, а в США — только на 10%. Американцы «работают дольше, у них короче отпуск, меньше пособия по безработице, инвалидности и пенсии, и выходят на пенсию они позже, чем люди в других сравнительно богатых обществах», — написал Сэмюэль Хантингтон в своей книге «Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности». 

К процветанию воркизма привела одна группа: богатые люди.

Согласно опросу, проведенному Федеральным резервным банком Миннеаполиса, в 1980 году мужчины с самой высокой зарплатой работали меньше часов в неделю, чем мужчины из среднего класса с низким уровнем дохода. Но затем все изменилось. К 2005 году 10% у самых богатых женатых мужчин была самая продолжительная рабочая неделя. В то же время свободное время мужчин с высшим образованием сократилось больше, чем у любой другой группы. Сегодня справедливо сказать, что американцы, принадлежащие к элите, превратились в ведущих трудоголиков мира, работая дольше, чем более бедные мужчины в США, и чем богатые люди в столь же богатых странах.

Этот сдвиг бросает вызов экономической логике — и экономической истории. Богатые всегда работали меньше, чем бедные, потому что могли себе это позволить. Землевладельцы доиндустриальной Европы обедали, танцевали и сплетничали, а крепостные трудились без отдыха. В начале ХХ века богатые американцы могли ходить в кино и заниматься спортом каждую неделю. Сегодняшние богатые американцы могут позволить себе гораздо больше свободного времени. Но они используют свое богатство, чтобы купить самый странный из призов: больше работы!

Возможно, сверхурочная работа — это часть гонки вооружений за статус и доход среди финансовой элиты. Или, может быть, логика здесь совсем не экономическая. А эмоциональная — даже духовная. Самые образованные и самые высокооплачиваемые работники, которые могут иметь все, что хотят, выбирают офис по той же причине, по которой набожные христиане посещают церковь по воскресеньям: именно там они больше всего чувствуют себя собой. «Для многих сегодняшних богачей не существует такого понятия, как «досуг» в классическом смысле; работа — это их развлечение, — пишет экономист Роберт Франк в The Wall Street Journal. — Зарабатывание денег для них — это творческий процесс и самый близкий им источник удовольствия».

Воркизм, возможно, начался с богатых мужчин, но дух его распространяется вне зависимости от пола и возраста. В статье об элитных университетах, опубликованной в 2018 году, исследователи отметили, что женщин при выборе университета сильнее привлекает не более высокая зарплата, которую они потом будут получать, а возможность проводить больше часов в офисе. Другими словами, элитные учреждения — это конвейеры, выпускающие воркистов. Более того, в недавнем отчете Pew Research об эпидемии тревожности среди молодежи 95% подростков заявили, что «иметь работу или карьеру, которая им нравится», будет «чрезвычайно или очень важно» для них во взрослом возрасте. Это был самый высокий приоритет, превосходящий в том числе «помощь нуждающимся людям» (81%) и вступление в брак (47%). Найти смысл в работе для современных молодых людей важнее, чем семья и доброта.

Пока трудяги поклоняются воркизму, лидеры провозглашают его с мраморных помостов Конгресса и закрепляют в законе. В большинстве развитых стран молодым родителям предоставляется оплачиваемый отпуск, но в США этого не предусмотрено. Многие развитые страны облегчают бремя родительства с помощью национальной политики, а государственные расходы США на уход за детьми и дошкольное образование находятся в хвосте международного рейтинга. В большинстве развитых стран правительство гарантирует гражданам доступ к медицинской помощи, а большинство застрахованных американцев получают медицинскую помощь — как же еще? — при участии работодателя. Автоматизация и ИИ вскоре поставят под угрозу рабочие места, но за последние 20 лет американская система социального обеспечения стала в большей степени базироваться на работе. В 1996 году президент Билл Клинтон подписал закон, который заменил большую часть существующей системы социального обеспечения программами, где пособия зависят от работы получателя.

Религия труда — не просто культовая черта американской элиты. Это также закон.

Вот прямой вопрос: есть ли что-то плохое в тяжелой, даже навязчивой работе?

Человечество пока еще не изобрело способа не работать. Машинный интеллект не готов управлять мировыми фабриками или заботиться о больных. В каждой развитой экономике большинство людей старшего возраста, которые могут работать, работают — а в более бедных странах средняя продолжительность рабочей недели даже больше, чем в Соединенных Штатах. Без работы, включая неоплачиваемый труд, такой как воспитание ребенка, большинство людей чувствуют себя несчастными. Некоторые данные свидетельствуют о том, что длительная безработица еще более мучительна, чем потеря любимого человека, поскольку отвлечение — это то самое, что в первую очередь дает утешение скорбящим.

В работе нет ничего плохого, когда она должна быть сделана. И нет никаких сомнений в том, что одержимость элиты значимой работой приведет к появлению горстки победителей, выигравших лотерею воркизма: занятых, богатых и полностью удовлетворенных. Но культура, которая превращает мечты о самореализации в оплачиваемую работу, ведет к коллективному беспокойству, массовому разочарованию и неизбежному выгоранию.

В прошлом веке американская концепция труда переключилась с работы на карьеру и призвание — с необходимости на статус и смысл. В аграрной или ранней производственной экономике, где десятки миллионов людей выполняют одинаковые рутинные задачи, нет никаких заблуждений относительно высокой цели, скажем, посадки кукурузы или завинчивания болтов: это просто работа.

Расцвет профессионального класса и корпоративной бюрократии в начале ХХ века создал современное понимание карьеры, где красной нитью проходят престижные наименования: вице-президент, старший вице-президент, генеральный директор. В результате для сегодняшних воркистов все, кроме поиска профессиональной родственной души, означает бесполезную трату жизни.

«Мы придумали эту идею, что смысл жизни должен быть в работе, — говорит Орен Касс, автор книги «Работник настоящего и будущего» (The Once and Future Worker). — Мы говорим молодым людям, что работа должна быть их страстью. «Не сдавайтесь, пока не найдете работу, которую полюбите!» — говорим мы. «Вы должны изменить мир!» — говорим мы им. Это послание звучит в выступлениях перед выпускниками, в поп-культуре и, честно говоря, в средствах массовой информации, включая The Atlantic.

Но рабочий стол не должен становиться алтарем. Современные трудовые ресурсы развивались для удовлетворения потребностей клиентов и капиталистов, а не для десятков миллионов людей, жаждущих превосходства в офисе. Трудно самореализоваться на работе, если вы кассир — одна из самых распространенных профессий, — и даже на самых интересных работах бывают длительные периоды застоя, скуки или рутинной работы. Это несоответствие между ожиданиями и реальностью служит причиной серьезного разочарования, если не явного страдания, и может объяснить, почему, согласно исследованию 2014 года, показатели депрессии и тревоги в США «существенно выше», чем они были в 1980-х годах.

Одно из преимуществ основных религий заключается в том, что их богобоязненные последователи верят в неосязаемую и неотразимую силу добра. Но работа осязаема, а успех часто фальсифицируется. Сделать ее центром своей жизни значит отдать свое уважение в непостоянные руки рынка. 

2. Воркист-миллениал

Поколение Y, родившееся в последние два десятилетия ХХ века, достигло совершеннолетия в бурные 1990-е годы, когда дух воркизма растекался по венам американского общества. На западном побережье появился современный технологический сектор, чеканивший миллионеров, которые сочетали утопические мечты с идеей «делай, что любишь». На восточном побережье президент Клинтон принял неолиберальную эстафету у Рональда Рейгана и Джорджа Буша-младшего и подписал законы, которые сделали работу ядром социальной политики.

Как написала Энн Хелен Петерсен в вирусном эссе «Выгорание миллениала» для BuzzFeed News — опираясь на идеи, которые Малкольм Харрис упоминал в своей книге «Дети этих дней» (Kids These Days), — в эти десятилетия миллениалы были заточены в машины самооптимизации. Их детство было временем чрезмерных достижений, но затем экономика разрушила их мечты.

Хотя неоправданно подгонять 85 млн человек под одну и ту же мерку, было бы справедливо сказать, что американские миллениалы коллективно определены двумя внешними травмами. Первая — это студенческий долг. Поколение Y— самое образованное, и по идее, его представители должны быть богатыми и защищенными. Но повышение уровня образования дорого им стоило. С 2007 года непогашенный студенческий долг вырос почти на $1 трлн, примерно в три раза всего за 12 лет. А с тех пор, как в 2008 году экономика резко упала, средняя заработная плата молодых выпускников не изменилась, что еще больше затрудняет выплату кредитов.

Вторая внешняя травма поколения «миллениум» — появление социальных сетей, что усилило потребность в создании образа успеха — для себя, своих друзей и коллег, и даже для родителей. Но в сфере услуг и информационной экономики трудно визуализировать успех в буквальном смысле слова. Рабочий класс производит материальные продукты, такие как уголь, стальные стержни и дома. Результат работы белых воротничков — алгоритмы, консалтинговые проекты, программируемые рекламные кампании, — более бесформенный и часто совершенно невидимый. Нелишне сказать, что чем белее воротничок, тем более невидим продукт.

Поскольку физический мир оставляет мало следов достижений, современные работники обращаются к социальным сетям, чтобы продемонстрировать свои достижения. Многие из них тратят часы на создание особой реальности беззаботных улыбок, открыток и рабочих мест с лампочками Эдисона. «Лента социальных сетей свидетельствует о плодах тяжелого, полезного труда и самом труде», — пишет Петерсен.

Кажется, что среди миллениалов модно демонстрировать переутомление и «выгорание» (даже если внутренне они это оплакивают). В недавнем эссе в New York Times «Почему молодые люди притворяются, что любят работать?», репортер Эрин Гриффит рассказывает о коворкинге WeWork, где подушки призывают делать то, что вы любите, а неоновые вывески умоляют работников не прекращать трудиться. Эти лозунги находят отклик у молодых работников. Как показывают некоторые исследования, миллениалы своего рода наркоманы на работе. «Как и все сотрудники, — заключает один из опросов Gallup, — миллениалы заботятся о своих доходах. Но для этого поколения работа — это не просто зарплата, а цель».

Проблема с этим убеждением — «Работа вашей мечты где-то существует, так что никогда не опускайте руки», — в том, что это программа духовного и физического истощения. Сверхурочная работа не делает никого более продуктивным или креативным, она делают людей напряженными, уставшими и измученными. Но мифы о переработке выживают, «потому что они оправдывают беспрецедентное богатство, созданное для небольшой группы элитных технарей», — пишет Гриффит.

В экономической системе существует хитрая антиутопия, которая убедила самое закредитованное поколение в американской истории ставить цель выше зарплаты. Образованных молодых людей убедили, что доход — не самое главное, что работа — это не просто работа, и что единственная реальная награда от работы — это невыразимое сияние цели. Это дьявольская игра, которая создает настолько заманчивый, но редкий приз, что почти никто не выигрывает, но каждый чувствует себя обязанным играть вечно.

3. Время для счастья

Это подходящее время для признания. Я болен той самой болезнью, которую критикую.

Я предан своей работе. Мне приятно, когда я удволетворен проделанным — включая работу по написанию эссе о работе. Мое чувство идентичности настолько связано с моей работой, чувством выполненного долга и ощущением продуктивности, что приступы писательского тупика могут загнать меня в депрессию. И я знаю достаточно писателей, технических работников, маркетологов, художников и предпринимателей, чтобы видеть, что мой недуг — обычное явление, особенно в рамках определенной части белых воротничков.

Более того, некоторые работники кажутся глубоко удовлетворенными. Эти счастливые единицы очень мотивированы, им не нужно ежедневно рассказывать о своих достижениях. Но поддерживать чистоту внутренних мотиваций сложнее в мире, где социальные медиа и средства массовой информации так непреклонно выводят на первый план все признаки успеха. Есть список Forbes и список Fortune, каждый профиль в Twitter, Facebook и LinkedIn отмечен значками достижений — подписчики, друзья, зрители, ретвиты, — которые придают всем коммуникациям черты соревнования. Может быть, с каждым годом всем мотивированным и искренне счастливым работникам становится все труднее отказаться от участия в трудовом соревновании.

Воркизм предлагает опасный компромисс. С одной стороны, высокое уважение к тяжелой работе может объяснять особое место США в мировой истории и их репутацию как мировой столицы стартапов. Культура, которая поклоняется стремлению к чрезвычайному успеху, вероятно, привела и к этому. Но чрезвычайный успех — это ложный бог, который отвергает подавляющее большинство своих почитателей. Наша работа никогда не предназначалась для того, чтобы нести бремя веры, и она сгибается под этой тяжестью. По данным Gallup, ошеломляющие 87% сотрудников не заинтересованы в своей работе. Это число растет с каждым годом.

Один из способов справиться с этой эпидемией разобщенности — сделать работу менее ужасной. Но возможно, лучший рецепт — сделать работу менее важной.

Начало может положить государственная политика. Есть новые подходы, такие как всеобщий базовый доход, отпуск по уходу за ребенком, субсидирование ухода за ребенком и пособие на ребенка. Это могло бы сделать сверхурочную работу менее необходимой. Правда, этих изменений может быть недостаточно, чтобы ослабить преданность людей работе ради работы, поскольку больше всего этому подвержены богатые. Но они могли бы избавить подавляющее большинство населения от патологического трудоголизма, который охватывает сегодняшнюю элиту, и, возможно, создать восходящее движение, благодаря которому работа перестанет быть центральным элементом светской идентичности.

Люди забыли старую добрую цель работы — покупку свободного времени. Согласно исследованию, проведенному профессором Гарвардской школы бизнеса Эшли Уилланс, подавляющее большинство работников счастливее, когда проводят больше времени с семьей, друзьями и партнерами. В одном из исследований она пришла к выводу, что самые счастливые молодые работники — те, кто после окончания университета предпочел работу, которая позволяет вовремя уходить из офиса, чтобы сосредоточиться на своих отношениях и хобби.

Как странно это звучит. Но это та же точка зрения, что вдохновила экономиста Джона Мейнарда Кейнса в 1930 году предсказать, что у американцев в конечном итоге будут пятидневные выходные, а не пятидневная рабочая неделя. Это уверенность в том, что работа — не продукт жизни, а ее валюта. И то, что мы решаем купить за нее — и есть окончательный проект жизни.

Источник