Власть молчаливой обиды: что стоит за потребностью «дуться» на близких

«Илиада» Гомера начинается с эпичной древнегреческой обиды. Агамемнон, вождь греков, вынужден вернуть Хрисеиду, женщину, которую он завоевал в качестве трофея, после битвы под Троей. Раздосадованный, он забирает Брисеиду, трофейную даму Ахиллеса, звездного бойца греков. Ахиллес кричит, что это несправедливо, объявляет, что идет домой, и убегает в свой шатер. «Ну и ладно, — отвечает Агамемнон, — уходи, ты мне все равно никогда не нравился».

Большинству из нас не испытать разочарования от того, что царь отнял наш военный трофей, но в судьбе Ахиллеса есть знакомые нотки. Как и он, вы можете быть угрюмыми. Возможно, вам тоже приходилось сталкиваться с чьим-то недовольством. Но что такое «дуться»? Почему мы так поступаем? И почему у обиды такая плохая репутация?

Чтобы справиться с чувством обиды, человек уходит в сторону. Ахиллес отказался от борьбы. А некоторые могут просто отказаться разговаривать с теми, на кого обиделись. Однако социальное самоустранение, когда мы чувствуем, что нас обидели, не всегда означает что мы дуемся. Для того чтобы отказ от общения превратился в угрюмую обиду, необходимы две вещи. Первое — это элемент наказания: тот, кто дуется, предполагает, что его уход поставит обидчика в неудобное положение. Без объекта, которому причиняется неудобство, дуться бессмысленно. Нет смысла обижаться на того, кто не заинтересован в общении с вами.

Вторая важная вещь, чтобы всласть на кого-то обидеться — это, как ни парадоксально, общение с целью. Когда вы всем своим видом показываете обиду, то сообщаете, что расстроены, и задача объекта — срочно исправить ситуацию.

Учитывая, что обиженные буки любят поиграть в молчанку с жертвой, как они вообще могут что-то сообщить? Это возможно, потому что не вся коммуникация является вербальной. Вспомните, как простое «спасибо» может прозвучать искренне или нет, благодушно или саркастично, в зависимости от языка тела и выражения лица говорящего. То же самое относится и к угрюмому «ничего», в ответ на вопросы о том, что не так. Обиженный человек не признается прямо, что что-то не так, но его язык тела и поведение в целом говорят о другом. Для буки важно, чтобы жертва могла заметить, что тот не похож на себя обычного, тогда он сможет передать информацию невербальным способом. Это объясняет, почему люди предпочитают дуться на тех, кого хорошо знают.

Давайте копнем чуть глубже. Как жертва распознает недовольство? Свет на этот вопрос может пролить более широкий взгляд на тему общения. Британский философ языка XX века Пол Грайс утверждал, что беседа — это «совместное усилие», в котором участники разделяют общую цель или, по крайней мере, взаимно приемлемое направление. Если мы воспринимаем собеседника как сотрудника совместного общения, то это позволяет нам понять смысл диалога, который на первый взгляд кажется неуместным или бессмысленным. Если я спрошу: «Хотите встретиться завтра за кофе?», а вы ответите: «Извините, у моей дочери назначен прием у врача», то на первый взгляд ваш ответ не имеет никакого отношения к делу. Но, конечно, мы без проблем понимаем такие ответы.

Обиженно молчать — это тоже форма непрямого общения. Если бы бука попытался напрямую передать то, что косвенно отражает его поведение, он мог бы сказать что-то вроде: «Я расстроен твоим поведением, и мне станет легче, только если ты решишь созданную тобой проблему и одновременно успокоишь меня». Отказ от вербального общения позволяет обиженному косвенно сообщить, что он расстроен и что обсуждение этого вопроса исключено. Успешная операция побуждает жертву удовлетворить потребности обидчика без обсуждения. Конечно, для этого необходимо, чтобы объект понял косвенное сообщение обидчика о его чувствах и потребностях.

Желание избежать расспросов о своих чувствах — это не единственная мотивация отказа от прямого общения. В книге «Курс любви» современный британский философ Ален де Боттон объясняет привлекательность молчаливых обид. По его словам, все дело в надежде на «понимание без слов», которым мы наслаждались в детстве, когда наши потребности предвосхищались и удовлетворялись без необходимости их выражать. Он пишет:

Может быть, именно поэтому в отношениях даже самые красноречивые из нас могут инстинктивно предпочесть отмалчиваться, когда партнеры рискуют понять нас неправильно. Только бессловесное и точное чтение мыслей может быть верным признаком того, что нашему партнеру можно доверять; только когда нам не нужно объяснять, мы можем быть уверены, что нас действительно понимают.

Однако, любители обижаться избегают не только разговоров о чувствах. Помимо этого, ни одна из сторон не должна упоминать саму ситуацию. Даже сочувственное упоминание о ней, например: «Ах, я вижу, ты дуешься; позволь мне попытаться помочь» — рискует подкинуть новых дровишек в огонь обиды. Обиженный тоже не может явно сказать об этом, по крайней мере, до тех пор, пока все не закончится. Не получится успешно дуться, если вы заранее объявите, что собираетесь это сделать. («Ты меня расстроил и я буду обижаться на это до конца дня».) Действительно, объявление о необходимости уйти — это именно тот вид здорового, ясного, вербального общения, вместо которого многие предпочитают молчаливо обижаться. Как пишет Боттон, условный бука выходит из этой роли и больше не упоминает о ней, если напишет «я немного погорячился, простите» в электронной почте.

Отказ обиженного человека открыто говорить о своих чувствах обычно расстраивает его оппонента. Это любопытно, потому что в других контекстах отказ от прямого общения не вызывает возражений или даже приветствуется. Например, во время флирта. Процесс постепенного выяснения, является ли влечение к другому человеку взаимным, может быть захватывающей частью общения. Во многих ситуациях, открытое заявление о заинтересованности («Ты мне нравишься, и я надеюсь, что мы займемся любовью как можно скорее») рискует убить любое зарождающееся влечение. В целом, вежливость часто требует непрямого общения, как утверждали лингвисты Пенелопа Браун и Стивен Левинсон в 1980-х годах. (Косвенное «Извините, у моей дочери прием у врача» — гораздо лучший способ отклонить приглашение на кофе, чем прямое «Нет».)

Желательна ли непрямая, двусмысленная коммуникация, во многом зависит от того, чего мы хотим от взаимодействия. Если вы спешите на поезд и спрашиваете сотрудника, с какой платформы отправляется ваш состав, вы хотите получить четкий и ясный ответ, а не загадку. Человек, который пытается выяснить у обиженного молчуна в чем же дело, больше похож на пассажира поезда, чем на того, кто флиртует: есть проблема, которую нужно решить, и поэтому отсутствие явного общения скорее расстраивает, чем радует.

Но неприятная ситуация не только в том, что трудно решить проблему. Когда кто-то уходит в молчаливую обиду на вас, это буквально больно. Психолог Наоми Айзенбергер и ее коллеги обнаружили, что «социальное отчуждение» которое испытывает объект, когда от него отстраняются в обиде, активизирует те же участки мозга, которые работают при физической боли. Киплинг Уильямс, один из соавторов Айзенбергер, который потратил десятилетия на изучение остракизма, заметил, что такая игра в молчанку весьма эффективна для того, чтобы заставить человека, которому оно адресовано, чувствовать себя плохо. Неприятные ощущения от того, что на тебя дуются, обеспечивают мотивацию для того, чтобы объект молчаливого обращения усердно работал над решением проблемы. Это очень удобно для того, кто дуется.

Обижаться, зная, что объект будет сотрудничать в работе над решением проблемы, — это властный ход. Уильямс отмечает, что в молчании проявляется «особенный контроль», потому что оно лишает обе стороны возможности высказаться. Между тем, для проблем, возникающих в близких отношениях между членами семьи, друзьями или романтическими партнерами (обида, ревность и чувство неудовлетворенности своих потребностей) возможность проговорить свои претензии является важной частью поиска решения. А поскольку это именно те виды отношений, в которых любители обижаться с наибольшей вероятностью найдут объект для сотрудничества, из этого следует, что обижаются и молчат люди чаще всего в ответ именно на те проблемы, решение которых требует эффективного общения. Чем более благоприятны обстоятельства для того, чтобы обижаться, тем больше препятствий для решения проблем, из-за которых дуется человек. Неудивительно, что нам так неприятно быть объектом недовольства.

Это в какой-то степени понятная стратегия, с помощью которой бессильные люди могут удовлетворить свои потребности.

Это проливает свет на то, почему мы считаем такую стратегию поведения детской. У детей часто бывают обиды, для разрешения которых им не хватает навыков и опыта, и обиженный ребенок может рассчитывать на то, что отзывчивый взрослый предложит ему утешение и практическую помощь. Но когда дети становятся старше, их поощряют использовать слова, чтобы выразить, что не так, и подумать, как можно улучшить ситуацию. Обида нужна людям, которые все еще учатся основным жизненным навыкам. Взрослые люди обладают знанием, как справляться с трудностями, а не требуют, чтобы кто-то решал проблемы за них.

Можно отметить, что обижающийся человек не всегда оказывается в выгодном положении. Иногда дуются потому, что чувствуют, что у них нет лучшего выхода. Как отмечает психотерапевт Катриона Вроттесли, обида часто служит защитой от пугающих последствий выражения чувств и потребностей словами и обычного самоутверждения. Помимо защиты от обесценивания чувств обида может расширить возможности людей, которые в остальном зависимы и уязвимы. В книге «Невероятная грусть» (1992) психотерапевт Винди Драйден описывает 10 женщин, большинство из которых домохозяйки, с привычкой обижаться. Одна из героинь замечает: «Вы чувствуете себя как ребенок с родителем, который никогда не может победить. Обижаясь, вы обретаете некий статус, некую власть». Для тех, кому не хватает финансовой и других форм автономии, обида может быть одной из немногих доступных стратегий для удовлетворения своих потребностей.

Учитывая, что обида — это вполне понятная стратегия, с помощью которой беспомощные люди могут удовлетворить свои потребности, удивительно, что мы так противимся ей. Не слышно, чтобы консультанты по отношениям и авторы колонок советов поощряли обиду. Заметным исключением является колонка эксперта по этикету мисс Маннерс (она же Джудит Мартин) в газете Washington Post от 1982 года, в которой она описывает обиду как полезный социальный инструмент, который является «идеальной местью теоретически бессильного человека якобы могущественному». Но тон ее колонки, в которой она передает советы, как лучше дуться, от анонимного «опытного малолетнего буки» звучит с иронией. Возможно непопулярность обиды объясняется тем, что за расширение прав и возможностей приходится платить высокую цену: обиженный человек получает мощный козырь, отказываясь от общения, но трудно торговаться, когда не можешь общаться.

Здесь мы рассматривали обиду как способ решения своих проблем. Но в некоторых случаях все происходит не так. Заставляя жертву сотрудничества перейти в режим «заглаживания вины», обидевшийся человек может использовать ситуацию для подавления и манипулирования. Вроттесли отмечает, что обида может быть способом «принудительного контроля» как в романтических отношениях, так и в отношениях между родителями и детьми. Принудительный контроль (который является уголовным преступлением в Великобритании и, с недавнего времени, в штате Калифорния), по определению благотворительной организации Women’s Aid, — это поведение, направленное на то, чтобы сделать человека зависимым, изолируя его от поддержки, эксплуатируя его, лишая независимости и регулируя повседневное поведение. Люди обижаются не для того, чтобы решить проблему, а для того, чтобы доминировать и терроризировать.

Обида работает, потому что коммуникация сложна, и потому что реализация наших коммуникативных целей часто зависит не только от того, как мы общаемся, но и от того, что мы говорим. Это не всегда признается в культурах, где превозносится ясное, прозрачное, открытое общение. Неодобрение обиды связано с тем, что это неявный феномен, но отчасти и с его высокой ставкой. В конце концов, битвы в отношениях регулярно ведутся и выигрываются или проигрываются с помощью молчаливых обид.

Как и в случае с другими непрямыми видами общения, в случае с обидой трудно понять, что происходит. А ограниченное понимание затрудняет формулировку, что является честной игрой в отношениях. Что отличает раздражающую, но в остальном полезную и уважительную форму от зловещей манипуляции? И как объект может определить, с чем столкнулся, учитывая, что с ним не хотят разговаривать? Согласие сотрудничать в общении требует, наряду с огромным запасом терпения, безусловного доверия к тому, что обидевшийся человек ведет себя искренне, а не манипулирует.

Источник