Нечеловеческая борьба за власть: побеждают не только сильные, но и хитрые

Убийственная стратегия «пан или пропал», шпионаж за конкурентами, игра на публику и желание отсидеться за спинами более активных сородичей – животные в борьбе за доминирование демонстрируют гораздо больше изобретательности, чем обычно принято считать. Власть, являясь основой социальности практически всех животных сообществ, далеко не всегда удел самых больших, сильных или свирепых. Ее захват и удержание требуют и ума, и хитрости, а стратегии зависят, в том числе, от особенностей вида, от баланса между преимуществами доминирования и его ценой. Об удивительных находках в изучении данного вопроса рассказывает в своей статье «Фортуна благоволит сообразительным» этолог и профессор биологии Луисвиллского университета Ли Алан Дугаткин.

Животные, как и люди, тоже борются за власть, но в их случае она всегда лишь средство для достижения целей. А целей у них тоже достаточно – питание, половые партнеры, кров. По утверждению автора статьи, «достижение и удержание власти, которая определяется как способность управлять, контролировать или влиять на поведение других существ, а также на ресурсы, лежит в основе почти всех животных сообществ».

Интерес к теме борьбы за власть среди животных возник еще со времен Чарльза Дарвина. Его современник и ярый апологет эволюционной теории, английский зоолог Томас Генри Хаксли называл животный мир «шоу гладиаторов», в котором нет пощады, и выживают лишь самые стойкие и хитрые, «лучше всех приспособившиеся к своим обстоятельствам, но не самые лучшие в любом другом смысле».

В 70-х годах ХХ века (время становления теоретических основ современной этологии) биологи формулируют эту проблему несколько иначе, ставя в центр внимания «потенциал для удержания ресурсов» (resource-holding power, RHP) и определяя его как «меру способности приобретать и защищать ресурсы». При этом тогда считалось, что чем сильнее и крупнее животное, тем большим потенциалом оно обладает. И хотя размер не всегда коррелировал с навыками борьбы за доминирование, но и «мягкие» стратегии вроде шпионажа и создания групп поддержки рассматривались в этом контексте нечасто.

К пониманию того, насколько они значимы, специалисты пришли совсем недавно. Быть «самым крутым» – это еще не всё, очень важно быть и «самым сообразительным». Дугаткин отмечает, что «животные шпионят за другими претендентами на власть, демонстрируют силу по-разному в зависимости от своей аудитории, создают коалиции, чтобы повысить ранг, маскируются, чтобы подняться по лестнице власти. Всё это полностью меняет наше представление о борьбе за доминирование в не-человеческих сообществах … и делает нас на шаг ближе к интегрированной и концептуально мощной модели эволюции власти».

Так, одну из радикальных стратегий «пан или пропал» демонстрируют черноклювые гагары (Gavia immer), чьим главным активом является территория, поскольку только при ее наличии возможно спаривание. Как следствие те самцы, которые этим активом обладают, подвергаются нападению со стороны тех, кто им не обладает. И если захват удался, то самка (а гагары моногамны, их союзы длятся годами) создает пару уже с победителем.

Несмотря на то, что только каждый десятый захват увенчивается успехом, но многие из изгнанных самцов ютятся на окраине своей собственной территории и погибают в течение короткого периода, вступая в смертельную схватку с ее новым хозяином. И хотя для долгоживущих видов смертельные бои не характерны, но гагары, живущие в среднем 25 лет, исключение. Возникает вопрос, почему?

Обычно жертвами таких схваток, по словам Дугаткина, становятся пожилые самцы с хорошими территориями. Проблема заключается в том, что с возрастом они теряют массу тела, коррелирующую с высотой йодля – звука, которым самцы гагары отпугивают претендентов. Тем самым фактически, помимо намерения защищать территорию, они сообщают конкурентам и о своем физическом состоянии, становясь более уязвимыми к нападению.

Но в отличие от более молодых и сильных соперников именно пожилые самцы готовы биться насмерть. «У более пожилого самца, уже находящегося на продуктивной территории, ставки другие. Если его выселят, вряд ли у него будет достаточно ресурсов, чтобы захватить другую продуктивную территорию, – поясняет автор. – А это означает, что стратегия отчаянной борьбы насмерть, если это необходимо, становится жизнеспособным вариантом».

Но если бы борьба за власть у животных была связана только с боями, существовал бы предел тому, как много она может рассказать о социальности, поскольку животные основную часть времени не дерутся. Однако это не так, и пример тому голубые пингвины (Eudyptula minor) – самые маленькие представители этого семейства, которые много времени тратят на шпионаж за своими конкурентами.

Дугаткин приводит результаты исследования Джозефа Вааза и его коллег, обративших внимание на то, что исход битвы между двумя самцами обычно интересует не только ее прямых участников, но и их соседей. В ходе эксперимента выяснилось, что у окружающих самцов, слышавших «триумфальный крик» победителя, резко подскакивал пульс, при этом крик проигравшего схватку пингвина такой реакции у них не вызывал. Кроме того, самцы-наблюдатели исполняли и свою роль, активно издавая звуки в ответ. Причем больше вокализаций было именно в адрес проигравшего, которого, вероятно, они начинали воспринимать как менее опасного конкурента.

Удивительная индивидуальная стратегия – игра на публику – была обнаружена у шимпанзе. Дугаткин ссылается на исследования Карла Цубербюлера и его коллег, которых поразило, что шимпанзе, подвергшиеся значительной агрессии, в присутствии наблюдателей кричали сильнее, чем в их отсутствие, – как будто стремились «преувеличить свои неудачные обстоятельства».

Причем важно было не только наличие, но и качество аудитории. Более продолжительные и интенсивные крики жертва издавала, когда среди наблюдателей оказывалась особь, по рангу равная или превосходящая агрессора. В результате, в каждом пятом случае пострадавшая сторона получала поддержку – шимпанзе с более высоким рангом вмешивался и прекращал драку. «Если на вас нападают… [часто] единственный способ избежать этого – привлечь кого-то еще, и это может переломить ситуацию. Если крик [жертвы] помогает вербовке, то очень важно, кто рядом. Особенно, если это альфа [высокоранговый] самец, который не терпит насилия среди других», – цитирует Цубербюлера автор.

Но в борьбе за доминирование участвуют не только отдельные особи, но и группы. И в этой связи любопытно соединение групповой и личной стратегии белоплечих капуцинов (Cebus capucinus), живущих сплоченными сообществами и имеющих достаточно четкие границы своих территорий. Дугаткин приводит данные исследований Маргарет Крофут и ее коллег, которые обнаружили, что хотя обычно в межгрупповых столкновениях победа остается за более многочисленными общностями, но на своих территориях, особенно ближе к центру, малочисленные группы становятся значительной силой. И наоборот, чем дальше крупная группа заходит на чужую территорию, удаляясь от центра своей, тем меньше ее шансы на победу – они сокращаются на треть с каждыми 100 метрами.

Чтобы объяснить это противоречие, был поставлен эксперимент, в ходе которого выяснилось, что, с одной стороны, появление чужаков в центре территории злило капуцинов значительно сильнее, чем их присутствие на окраине. Поэтому готовых защищать ее было больше, а желающих «отсидеться за спинами» активных сородичей меньше. С другой стороны, чем дальше капуцины уходили от центра своей территории и заходили на территорию соседей, тем больше таких желающих становилось.

Хотя до всеобъемлющей, интегрированной модели власти в не-человеческих сообществах еще далеко, но, по мнению Дугаткина, она вероятно будет обладать следующими чертами. Во-первых, опираться на новые технологические достижения, среди которых GPS-слежение – «лишь вершина айсберга». Во-вторых, использовать данные внутреннего состояния животных, определяя взаимовлияние физиологических (гормональных и нейробиологических) реакций организма и динамики власти. Кроме того, оценивать влияние экспрессии генов на место особи в иерархии. И, наконец, «учитывать эволюционные силы и фокусироваться на цене и преимуществах власти в конкретном экологическом контексте в течение длительных периодов времени».

А это означает, что накапливая всё больше данных о динамике власти и находя всё более широкие закономерности, мы больше поймем об эволюции социальности не только у животных, но, возможно, даже и у себя.

Источник