«Книга — это маячок для поиска близких по духу людей»

Современная литература изобилует авторами и книгами, имена и названия которых ничего нам не говорят. Могут ли новые книги что-то рассказать о своем времени и людях, которые их выбирают? Почему сериалы и компьютерные игры стали романами нашего времени? Об этом в лекции в рамках гуманитарного лектория СКОЛКОВО рассказала литературный критик, профессор ВШЭ и бизнес-школы СКОЛКОВО Галина Юзефович. 

У книги есть одна особенность: она обладает способностью формировать с человеком очень сильную эмоциональную связь. Однажды я очень сильно обидела одного студента тем, что на лекции случайно, мимоходом, сказала, что Сергей Довлатов, конечно, очень хороший писатель, но есть в советской литературе писатели и лучше. В этот момент я просто вонзила кинжал ему в сердце, потому что для человека Довлатов был автором, с которым он установил очень сильную и глубокую персональную связь. И обесценив Довлатова, я в его глазах оскорбила лично его и всех любителей Довлатова в целом.  

Любимая книга, как правило, находится с человеком в гораздо более сильной и прочной эмоциональной связи, чем любимый фильм или любимая еда, даже любимая страна. Почему так происходит? Это, как и почти все на свете, восходит к достаточно раннему периоду человеческой истории. Как вы все наверняка знаете, тот образ жизни, который мы с вами ведем сегодня, для нас абсолютно неестественный. Для человека органическое состояние такое, что он должен жить в группе 40-70 человек — в племени. Человечеству плохо жить в больших коллективах, человечество к этому не очень приспособлено. Поэтому, в каком бы мегаполисе мы ни жили, мы все равно живем в рамках определенного племени, которое мы сами себе выстраиваем. А в небольших коллективах, как вы понимаете, очень важна социальная иерархия. Внутри племени очень важно понимать, в первую очередь, кто главнее, кто обладает какими индивидуальными особенностями. 

Например, у Икса умерла жена, при нем лучше не упоминать счастливые браки, потому что в противном случае Икс на нас обидится, разозлится, мы испортим с ним отношения. И если он еще, не дай Бог, стоит на более высокой социальной позиции, то все. Или же Игрек очень раздражителен после обеда, не трогайте Игрека после обеда. 

Человек выучивает паттерны поведения людей, которые живут вместе с ним. Более того, чтобы работа по совместному выживанию проходила более эффективно, человек всегда включает у себя в голове предиктивный механизм. Это значит, что после того, как мы какое-то время проводим с человеком вместе, мы начинаем предугадывать его поступки. Это следствие нашей биологической природы, первобытные люди так выживали. Им было очень важно уметь предсказывать поведение своих соплеменников, от этого зависел их социальный успех, движение вверх по иерархической лестнице. И вот для того, чтобы этот механизм включился, нужна банальная вещь, нужно время. И чем дольше ты живешь с человеком, тем лучше ты учишься его предугадывать, тем сильнее у тебя с ним эмпатическая связь, причем эмпатическая связь не в смысле горячей любви, а в смысле именно понимания и способности предугадывать, что он сделает в следующую минуту.  

Смешным образом книга работает так же, книга — это объект, с которым мы живем долго, с которым мы в среднем проводим от нескольких дней до нескольких месяцев.  

Есть люди, которые поставили задачу прочитать всю «Хронику утраченного времени» Пруста, и они ее читают. И понятно, что к концу этого года все герои Пруста для них как родные. И великий вопрос тут, что же было с Оливером Твистом после того, как кончилась книга, либо как Петруша Гринев жил в браке с Машей: все ли у него было хорошо? Да, конечно, понятно, что эти вопросы не имеют никакого смысла, потому что Оливер Твист придуманный, он есть только на бумаге, ничего с ним не было после того, как роман закончился. 

И тем не менее у нас в голове уже работает предиктивный механизм по отношению к Оливеру Твисту, мы некоторым образом его поселили к себе в голову. Он стал частью нас точно так же, как частью нас становится любой человек, с которым мы долго пребываем во взаимодействии, особенно в эмоционально наполненном. Книжные герои, писатели, если мы долго читаем одного писателя со всеми его стилистическими приемами, они поселяются у нас внутри. И если у нас с ними складываются хорошие отношения, если мы этих писателей, героев, стилистические приемы полюбили, тогда наша с ними эмоциональная связь очень крепка. Нам трудно ее разорвать.  

Как результат, между читателями и книгами возникают достаточно сложные связи, которые позволяют формировать некоторые представления о том, что еще можно сказать о человеке, который любит Оливера Твиста. Что еще можно сказать о времени, которое выбрало «Оливера Твиста» своей главной книгой. В книге именно в силу ее способности вступать в тесный эмоциональный контакт с читателем очень часто сосредоточена некоторая особенность времени, уникальная черта, которая характерна для большого количества читателей, живущих в тот момент и читающих определенный тип книги. 

В России есть пример невероятной популярности романов Бориса Акунина про Эраста Фандорина. Я думаю, что как минимум один или два романа из этого цикла каждый из вас прочел — например, я прочла почти все романы. И я могу сказать, что с каждым следующим романом они все хуже и хуже, но я все равно не могла перестать, потому что у меня был светлый образ ранних романов про Фандорина. Первые два, «Азазель» и следующий за ним «Турецкий гамбит», вышли в 1998 году в рамках авторского издательского проекта издателя Игоря Захарова, который единственный решился это издавать. Потому что в тот момент Александра Маринина считалась таким развлекательным чтением очень хорошего уровня, а самым ходовым товаром были бесконечные боевики из серии «Улицы разбитых фонарей», еще не в виде фильмов, а в виде книг. И тут появляется роман, в первую очередь, исторический, во-вторых, очень сложно написанный — такой несколько вычурный язык, который стилизован под XIX век, кажется, что у нормального читателя просто мозг взорвется, очень сложно читать. И при этом эти романы в историческом антураже, который крайне далек. Зачем человеку из 1998 года читать романы об эпохе Александра III, что он там забыл, это же не про меня?! 

Тем не менее эти романы выстреливают со страшной силой. На 2018 год, когда я последний раз проверяла, было продано порядка 4 миллионов романов об Эрасте Фандорине. Для нашей страны это просто колоссальный тираж. Да, вся Донцова скопом, может быть, тоже на столько же потянет, но Донцова — это 150 наименований, а у Фандорина 17, это гораздо более скромное количество. Можно сказать, что это невероятный и быстрый громкий успех. И этот успех, если мы на него посмотрим в исторической перспективе, очень многое нам рассказывает о нас самих.  

Сегодня, как вы все наверняка знаете, Борис Акунин большой противник Владимира Путина, живет во Франции, пишет в Facebook об ужасах, которые происходят в России в сфере коррупции. Он настроен сильно против российского государства. Смешным образом в 1998 году Борис Акунин занимал прямо противоположную позицию, он был сторонником мощного и централизованного государства с сильной и просвещенной фигурой главы государства. И, конечно, для него эталоном эпохи, когда было сильное и справедливое государство, которому хороший человек вроде Фандорина может служить и ему не будет стыдно, становится александровская эпоха, время такого русского капитализма, когда казалось, что у нашей страны все будет хорошо.  

В октябре 1998 года выстрелил Фандорин, а в августе произошел дефолт. И, соответственно, это уже излет ельцинского правления, Россия представляет собой классический случай слабого государства, в котором есть свои достоинства и при этом есть свои недостатки. Но к числу недостатков относится высокая нестабильность жизни, очень низкое доверие к государству и его справедливости, очень низкая готовность элиты сотрудничать с государством, потому что про это государство ничего не понятно. У этого государства сегодня дефолт, а завтра еще другая беда. Если в 1991-1992 годах еще были какие-то радужные надежды, то к 1998 году общество от этого чудовищно устало, надежд осталось мало, осталась усталость и раздражение. И тут Акунин рисует прекрасный и светлый образ России, которая должна быть и которая может быть.  

Сейчас об этом мало кто помнит, но на протяжении первого путинского срока Акунин был фактически государственным писателем. Он ходил в Кремль на все приемы, Путин называл его в числе главных писателей нашего времени. Он воспринимался как единомышленник этого нового установившегося порядка. И это не значит, что он специально подладился, потому что Путин возник позже, чем Акунин, в некотором смысле. Звезда Владимира Путина взошла все-таки в 2000-м году, а звезда Акунина взошла в 1998 году.  

Скорее всего, они оба являлись выразителями потребности, которая в тот момент была в обществе. Это была потребность в сильном и справедливом государстве. И, соответственно, путинская риторика про вертикаль власти, про ужесточение порядка, про справедливость и стабильность — это идеально совпадало с теми же ценностями, которые транслировали ранние романы о Фандорине. Соответственно, удивительным образом, глядя на эпоху через призму ранних романов о Фандорине, мы очень многое понимаем о том, чего хотели люди, которые покупали, читали, любили и передавали друзьям эти романы.  

Работает это на самом деле и в обратную сторону. Глядя на то, какие книги человек называет в числе своих любимых книг, мы подробно можем восстановить его портрет, можем достаточно много об этом человеке понять.  

Например, кто любит писателя Хемингуэя, давайте сознаваться? Писатель Хемингуэй в Советском Союзе был олицетворением такой, как мы бы сегодня сказали, токсичной маскулинности, очень мужественный писатель. Пик его популярности приходится на 1960-е и отчасти 1970-е годы. У кого в детстве был портрет Хемингуэя в свитере и с трубкой? Вот этот портрет Хемингуэя присутствовал в качестве культурного символа в очень большом количестве домов, он такая икона физиков и лириков.  

Я каждый год своих маленьких студентов-первокурсников прошу составить список книг, которые они прочли за последнее 5-10 лет и которые на них произвели какое-то впечатление. И по нему всегда видно: есть книги, которые пришли из семьи, это книги, которые стояли у бабушки на полке, которые очень любит папа или мама и которые родители ребенку приносят. Соответственно, если ребенок-первокурсник в 17-18 лет пишет мне, что на него произвел большое впечатление роман Хемингуэя «По ком звонит колокол» либо «Прощай, оружие», это может говорить о нескольких вещах. В первую очередь, скорее всего, этот ребенок из интеллигентной семьи, в которой книги накапливались в течение 1960-70-х годов. И, соответственно, можно сказать, что это книги из семейной библиотеки. Потому что Хемингуэй сейчас по продажам не входит даже в топ-100. 

Еще это чаще всего значит, что у этого человека хорошие отношения с родителями — в той или иной степени. Человек моего поколения мог полюбить Хемингуэя только в тот момент, когда его папа снимал с полки, говорил: прочти, это важно.  

Теперь давайте рассмотрим следующий пример. Вечные кумиры — Аркадий и Борис Стругацкие. Я знаю целые социальные среды, в которых люди до сих пор разговаривают цитатами из братьев Стругацких. Я себя всегда в этих средах чувствую не очень уверенно, потому что у меня со Стругацкими отношения не очень сложились, потому что я не прочитала их вовремя. А не прочитала я их вовремя потому, что мои родители относятся к категории гуманитарной интеллигенции, а Стругацкие — это культовые писатели для технической интеллигенции. И если мы слышим, что человек говорит, что он вырос на Стругацких, и лицо его при этом теплеет и взгляд становится романтически затуманенным, тогда можем понять, что в семье у этого человека много читали в 1970-80-е годы и тогда, скорее всего, Стругацкие и накопились. Да, Стругацких люди читают также в силу семейных связей, это любимая книга из семьи. Стругацкие — это не та книга, которую подросток купит себе в магазине, а та книга, которую ему вручат родители. При этом уровень семейной преемственности чуть-чуть ниже, потому что временная дистанция чуть-чуть меньше. Грубо говоря, Хемингуэй был давнее, чем Стругацкие. И если любовь к Хемингуэю удалось пронести через два, а то и через три поколения, это значит, что семья тесно вертикально интегрирована. А если же речь идет о Стругацких, то это книга поколения моих родителей, людей, которые родились в конце 1940-х годов или середине 1950-х годов. И, скорее всего, семья относится к технической интеллигенции: все мои достаточно многочисленные друзья из Новосибирского академического городка являются страстными поклонниками, я боюсь лишний раз рот открыть в их присутствии.  

Проблема состоит в том, что в сегодняшнем мире книг становится слишком много. И если раньше было так, что человек вставал и говорил: «Я обожаю роман «Понедельник начинается в субботу», это книга, на которой я вырос, это книга, которая меня сформировала», — и вокруг него тут же зажигались звездочки, возникала вот эта теплая сеть, которая позволяла людям распознавать: свой-чужой. А вот в ситуации, когда книг становится слишком много, я могу назвать три или пять наименований своих любимых книг, и никто при этом не вспыхнет. Точно также вы сможете назвать несколько любимых вами книг, и никто не вспыхнет от этого, включая меня. Опять же, я последние лет шесть пытаю своих маленьких студентов тем, что заставляю их писать списки книг, я вижу, что с каждым годом пересечений все меньше. Дети из схожей социальной среды, со схожими интересами и со схожими амбициями, которые поступили, в конце концов, в один и тот же вуз, читают на входе совершено разные книги. Более того, я иногда прошу их обменяться этими списками, прокомментировать их. Они не то что этого не читали, они в большинстве своем даже не могут понять, что написал их сосед.  

Мы с вами живем в мире, где количество культурных объектов увеличивается со страшной скоростью, а это значит то, что нам все труднее становится формировать общность. И если символ «я — фанат «Гарри Поттера» нам очень о многом говорит, то «я — фанат Даны Френч», что нам это говорит о человеке? И это, конечно, определенная сложность. 

И что же, собственно говоря, в этой ситуации делать, на что нам опираться? В первую очередь, простой ответ состоит в том, что сериал — это роман нашего времени. Почему именно сериал, а не фильм? Потому что сериал обладает тем же свойством удерживать нас в своей реальности долго. Точно так же, как книга, сериал живет с нами долго.  

Я, к своему стыду, просмотрела четыре серии «Игры престолов», и дальше у меня дело не пошло. Но я наблюдала кровавую ссору двух людей, которые разошлись в оценке морально-нравственного облика Серсеи. Одна девушка говорила, что она сильная женщина, а вторая говорила что-то крайне неприятное о ней. И это стало основой для достаточно сильного, эмоционально наполненного противостояния. Потому что сериал, как и книга, запускает у нас в голове предиктивную функцию. Мы все хотим знать, что было с любимым героем после того, как сериал кончился, потому что мы с ним сжились. Для большинства поклонников сериала «Игра престолов» все герои просто как родственники. Можно сказать, что сериал — это функционально такая же вещь, которая формирует такую же тесную эмоциональную связь с человеком, как и книга. И, соответственно, читая книгу, просматривая сериал, мы включаем одни и те же механизмы.  

Говоря о себе через сериал, мы имеем больше шансов быть услышанными и понятыми. Когда ты говоришь, что я смотрел такой-то сериал, мне страшно понравилось, а мой любимый герой — такой-то, вероятность того, что тебя услышат и поймут больше людей, вполне значительна. И больше людей тебя при этом прочитают, поймают твой сигнал, и соответственно, на него отреагируют. Я в этом смысле обладаю ужасной глухотой, потому что сериалы не смотрю, и для меня сигнал «я фанат сериал Икс, а вот мой любимый персонаж — Игрек, и я прямо в нем себя вижу» проходит мимо. Для моего сына-подростка сигнал — этот человек играет в игру «Дота», а для меня это сигнал пустой, я не знаю, что стоит за этой реальностью.  

Компьютерная игра — это тоже достаточно сильный объект эмоциональной привязанности, потому что часто в компьютерную игру играют долго. Получается так, что человек долго живет в мире «Доты», начинает себя с ней ассоциировать, вступает с ней в сильное эмоциональное взаимодействие, как с книгой и с сериалом. То есть на смену книге как культурному универсальному коду, который рассказывает что-то о человеке, приходят другие типы культуры. Это не значит, что книга умирает, а это значит то, что она становится принципиально другим сигналом.  

Сегодня сообщения такого рода — «я люблю Элену Ферранте» — становится не широковещательным способом всем рассказать о себе, а своего рода интимным посланием. Можно сказать, что это такой проблесковый маячок, который мерцает на определенной частоте, который поможет тебе найти близких по духу людей, людей, которые разделяют с тобой некоторые ценности, которые заключены в этой книге. Не рассказать городу и миру о себе так, чтобы все поняли, а, напротив, послать очень тонкий и адресный сигнал, который позволит людям в толпе распознать в тебе своего, почувствовать родную душу. И как всякий точно таргетированный сигнал, такие сигналы работают эффективнее. В тот момент, когда ты понимаешь, что ты плакал над «Маленькой жизнью» Янагихары — и во всей твоей корпорации еще три человека над ней плакали, в этой ситуации между вами завязываются очень сильные эмоциональные связи. Можно сказать, что это мощный объединяющий признак, но работающий уже не универсально, а на формирование микро-групп с очень тесной внутренней связью. 

Таким образом, книга из универсального послания становится посланием адресным. Это подмигивание на определенной частоте позволяет формировать очень тесные и глубинные отношения, причем недорого и на ровном месте, исключительно за счет считывания культурных взаимных сигналов, за счет понимания культурных кодов, которые важны и ценны для твоего контрагента.