Феномен вавилонской рыбки: существует ли «ген полиглота»

С изучением иностранных языков связано множество стереотипов и заблуждений. Например, многие считают, что некоторые люди обладают врожденным талантом к изучению языков, а значит, полиглотами могут стать только те, кто предрасположен к этому генетически. Доля правды в этом есть, но не все так однозначно. Научный журналист Яна Хлюстова, автор книги «Поймать вавилонскую рыбку», доказывает, что дело не только в таланте.

Кто такие полиглоты?

Всем известно, что полиглот — это человек, который знает много языков. Но вопрос о том, сколько именно, остается открытым: некоторые специалисты начинают отсчет с 3–4 языков, другие — с 5–6. А еще есть термин «гиперполиглот», и с ним тоже все непонятно: кто-то называет так человека, владеющего более чем шестью языками, кто-то — более чем одиннадцатью.

Но есть и другая проблема. Многие полиглоты признаются, что предпочитают не отвечать на вопрос: сколько языков ты знаешь? Я сама его не люблю. Мой родной язык — русский. Я свободно говорю, пишу, читаю и понимаю сказанное на английском и французском. Хуже дело обстоит с испанским — на данный момент осилить произведения классиков в оригинале я не могу. Не получается и понимать быструю испанскую речь с региональным акцентом, но со всеми остальными аспектами, включая разговоры на весьма сложные темы, проблем нет. Ступенькой ниже стоит немецкий: поддержать неспешный бытовой разговор, понять газетную статью или написать письмо — да, посмотреть фильм без субтитров или прочитать роман Ремарка — нет. В конце списка полузабытый китайский (тут моих знаний хватит только для базового выживания в Китае) и карельский (его я учу совсем недавно). Сколько языков я знаю — четыре, пять, шесть, семь? Решайте сами (но моя мама уверена, что семь).

При этом я не считаю, что мои знания — что-то редкое или уникальное, что у меня есть некий талант или особые способности. И это характерно для многих полиглотов. Тимоти Донер — американец, владеющий более чем 20 языками, будучи подростком, попал в сети внимания СМИ. Он жаловался, что телепродюсеры, приглашавшие его на передачи, и слышать не хотели о разных уровнях владения. Им требовалось, чтобы Тимоти сказал на немецком «я знаю 23 языка», потом продекламировал скороговорку на китайском, попрощался на турецком — и в идеале успел сделать все это до рекламной паузы. «Я чувствовал себя цирковым танцующим медведем, каким-то вундеркиндом. Все было преувеличено, из этого делали какую-то сенсацию», — жаловался молодой человек.

Гиперполиглот Вон Смит, который работает чистильщиком ковров, обычно говорит, что знает восемь языков. Если побеседовать с ним подольше, то выяснится, что он делит свои познания на несколько уровней:

• беглое владение, то есть легко поддерживает беседу на любую тему, свободно читает и пишет (английский, испанский, португальский, русский, чешский, словацкий, болгарский, румынский — те самые восемь языков);

• разговорное владение, то есть может вести сложные беседы на разные темы, но иногда приходится делать паузы, чтобы подобрать подходящее слово, умеет читать и писать (сербскохорватский, финский, итальянский, латышский, науатль);

• средний уровень, то есть может поддерживать простые разговоры на разные темы, чаще требуются паузы, умеет читать и писать (каталонский, голландский, французский, немецкий,
венгерский, исландский, ирландский гэльский, норвежский, польский; к этой же группе Смит
относит американский жестовый язык);

• базовый уровень, то есть способен говорить и понимать чужую речь в беседах на повседневные темы, на некоторых может читать и писать (амхарский, арабский, эстонский, грузинский, греческий, иврит, индонезийский, японский, литовский, китайский, лакота, навахо и один из салишских языков, сингальский, шведский, украинский, валлийский);

• немного знаком, то есть знает около сотни слов и достаточное количество вводных фраз (монгольский, вьетнамский, цоциль и сапотек).

Как вы понимаете, Вон несколько преуменьшает свои знания. Он вообще не любит говорить о себе и не считает свои навыки чем-то выдающимся. Его папа американец, а мама — испанка, и он с рождения думал, что в мире существуют два языка — английский и испанский. Но потом в гости к семье приехали дальние родственники из Бельгии, говорившие на французском, — и вот тут-то Вон выяснил, что есть языки, которых он не знает. «Я подумал: я хочу эту сверхспособность», — вспоминает Вон. Дальше знания росли как снежный ком: найденный на чердаке словарь немецкого языка, французские пластинки, общение с русским мальчиком, поступившим в школу, где учился Вон… Смит начал применять свои знания на практике: когда он слышал на улицах или в магазинах иностранную речь, он заговаривал с людьми на их родном языке, и неподдельное удивление и радость собеседников доставляли ему удовольствие.

После школы Вон попробовал поступить в училище, чтобы получить профессию медбрата, однако не сдал экзамены. Учеба в традиционных ее формах его не особенно привлекала, поэтому молодой человек пошел работать, оставив мысли о дальнейшем образовании, но иностранные языки остались с ним навсегда. Вон учит их сам, по книгам и общаясь с людьми.

Возникает вопрос: есть ли в мозге Вона, Тимоти и других рекордсменов что-то, что отличает их от обычных людей? И да, и нет.

Конечно, нейроученые изучают работу мозга полиглотов, и одну особенность зафиксировать все-таки удалось. Эвелина Федоренко, нейробиолог из Массачусетского технологического института, при помощи фМРТ сравнила работу мозга Вона Смита и журналистки Джессики Контрера. Джессика говорит только на английском, и ей, по ее словам, всегда было сложно удержать в голове хоть что-то из тех иностранных языков, которые она пыталась учить.

«Я предполагала, что языковые зоны Вона будут крупными и очень активными, а мои жалкими-жалкими, — рассказывает Джессика. — Но сканирование показало обратное: области мозга Вона, используемые для понимания языка, намного меньше и менее активны, чем мои. Даже когда мы читаем одни и те же слова на английском, я задействую больше ресурсов
своего мозга и напрягаюсь больше, чем он».

И это действительно так: ответственные за речь области мозга у полиглота активируются гораздо меньше, чем у подавляющего большинства людей. Это означает, что полиглотам не приходится прикладывать особых усилий, чтобы читать, говорить или писать. Их мозг использует имеющиеся ресурсы более эффективно и выполняет сложнейшую работу по продуцированию и восприятию речи если не на автомате, то приближенно к этому. «Так я и знал, все-таки мозг полиглотов работает по-другому! А мой — как у большинства людей, поэтому я и не мог выучить в школе немецкий», — скажете вы.

И будете правы, но лишь отчасти. Мозг полиглотов действительно работает по-другому, но нет никаких доказательств, что эта особенность врожденная. Ученые склоняются к тому, что полиглоты, как и все остальные (включая билингвов), рождаются с обычным мозгом, а затем тренируют его усиленными занятиями (да, полиглоты действительно учат иностранные языки, тратя на это много времени и сил, как простые смертные).

Допустим, это действительно так: нет ничего такого, что с рождения отличало бы мозг полиглотов или билингвов от нашего. Но, может быть, есть способности к освоению иностранных языков, обусловленные не физиологическими особенностями мозга, а чем-то другим?

«Математики» и «гуманитарии»

Прежде чем мы начнем разбираться, что такое талант к изучению языков (и существует ли он вообще), давайте поговорим о другой распространенной теории — делении людей на «математиков» (технарей) и «гуманитариев». Я не могла обойти стороной этот вопрос хотя бы потому, что все школьные годы (да и потом, что уж скрывать) считала себя «гуманитарием».

Откуда вообще взялось это разделение? Во второй половине ХХ века нейропсихолог и будущий лауреат Нобелевской премии Роджер Сперри изучал людей, у которых мозолистое тело (сплетение нервных волокон, соединяющее правое и левое полушария мозга) было разрезано для лечения эпилепсии. В итоге у этих пациентов правое и левое полушария действовали как бы независимо друг от друга, что позволило Сперри и его коллегам исследовать работу каждого из них в отдельности. Они пришли к выводу: левое полушарие специализируется на речи, логическом мышлении, аналитике и математике, а правое отвечает за воображение, интуицию, творчество, невербальное общение и прочие эфемерные вещи. Заметьте, у Сперри языковые и математические способности «определены» в одно, левое, полушарие.

А потом результаты этих исследований «ушли в народ» и зажили своей жизнью. Появились теории, гласящие, что люди с развитым правым полушарием обладают интуицией, склонностью к творчеству и не отличаются пунктуальностью и организованностью. А вот те, у кого ведущим является левое полушарие, способны к аналитическому мышлению, действуют логично и предсказуемо. Отсюда оказалось недалеко до утверждения, что левое полушарие отвечает за математические способности, а правое — за языковые. Вот так-то, зоны Брока и Вернике, расположенные в левом полушарии!

Работы Роджера Сперри вовсе не были лженаучными, и Нобелевскую премию «за открытия, касающиеся функциональной специализации полушарий головного мозга» (совместно с Дэвидом Хьюбелом и Торстеном Визелом) он получил не просто так. Головной мозг человека действительно асимметричен, вот только четкого деления между функционалом полушарий не существует, и для решения задач задействуются разные области мозга вне зависимости от того, к какой половине они относятся. Оба полушария участвуют и в творческой, и в логической деятельности, просто в разной степени. Что касается языка, то вы уже знаете: для обработки речевой информации используется большая часть коры мозга. А решение математических задач локализовано еще меньше: оно происходит в лобных, теменных, затылочных и височных долях обоих полушарий. Более того, в 2021 году ученые выяснили, что, когда человек активно вовлекается в запоминание новых слов или решение математических задач, активируются одни и те же шесть участков головного мозга.

«Но подождите, — скажете вы. — Одно дело — все эти исследования, и совсем другое — то, что мы видим в реальной жизни. У всех были одноклассники и однокурсники, которые на лету схватывали математику или языки, при этом страдая над диктантами или получая двойки за решение уравнений!»

Такие люди действительно есть, но их проблемы и успехи связаны не столько с мозгом или предрасположенностью к чему-то, сколько с верой в эту предрасположенность и усилиями, которые они прилагают для достижения тех или иных целей. Исследования показывают: есть прямая связь между убеждениями людей и их успеваемостью. Так, в одном эксперименте приняли участие более полутора тысяч американских старшеклассников, 519 из которых имели неудовлетворительные оценки по некоторым предметам и очень низкий средний балл. Подросткам показали презентацию об устройстве мозга, нейропластичности и о том, что любой человек упорной работой может развить свой мозг и сделать его «сильнее» — совсем как мышцы на тренировках. В конце этой учебной четверти количество старшеклассников из группы неуспевающих, которые сумели получить удовлетворительные оценки, выросло на 14﹪.

Получается, если ребенок верит в то, что он гуманитарий, а математика не для него, он перестает прикладывать усилия для ее изучения, причем это может происходить неосознанно. А такие убеждения формируются с детства. В раннем возрасте родители отдают нас в тот или иной кружок, потом говорят, какие предметы нам даются лучше. Школьная система образования распределяет учеников в гуманитарные, химикобиологические и математические классы, еще больше усугубляя ситуацию, — ведь уровень преподавания соответствующих предметов в этих классах будет разный. Плохие оценки мы часто воспринимаем как следствие отсутствия способностей, а не того, что приложили недостаточно усилий или преподаватель не очень понятно объяснил тему. А еще ребенку может быть просто неинтересно чем-то заниматься, но это тоже не значит, что он к этому неспособен.

[…]

Так есть ли талант?

Несмотря на то что любой среднестатистический человек может выучить иностранные языки и научиться решать уравнения, существуют люди, способности которых в той или иной сфере проявляются ярче, чем у большинства. Обычно преподаватели и окружающие называют такие способности талантом. Попробуем дать этой эфемерной сущности научное определение.

На первый взгляд кажется, что талант — это некая врожденная особенность, которая дает человеку преимущества в процессе обучения. Если эта особенность врожденная, значит, она обусловлена генетически. И вот тут у меня для вас две новости.

Хорошая новость: не существует «гена математики» или «гена языка», варианты которых однозначно будут обусловливать талант к соответствующей дисциплине. Плохая новость: некоторые генетические вариации, дающие своим обладателям ряд преимуществ, все-таки существуют. Так что да, ваш одноклассник-отличник, который не прикладывал никаких усилий к отработке английского произношения и все равно говорил лучше всех, действительно мог выиграть в «генетическую лотерею». Но, как это обычно бывает в науке, и тут не все так просто.

Генетические вариации, дающие нам эти преимущества, не специализированы. Так, например, недавно ученые нашли связь между определенным вариантом гена ROBO1 и математическими способностями, но это вовсе не означает, что ген активирует талант к решению задач. Он увеличивает объем серого вещества в коре правой теменной доли головного мозга — области, отвечающей за восприятие и представление чисел.

И даже такие результаты ученые советуют воспринимать с осторожностью. «Возможно, в этом исследовании связи между генами, объемом мозга и способностью к математике были найдены потому, что дети, принимавшие участие в эксперименте, выросли в семьях, которые с раннего возраста предоставляли им возможность так или иначе заниматься математикой», — комментирует Мелисса Либертус, профессор Питтсбургского университета, специализирующаяся на изучении нейронного и поведенческого аспектов математического мышления. По ее словам, разница в математических способностях у дошкольников в большой степени обусловлена тем, как часто родители или воспитатели говорят с ними о числах и вовлекают детей в активности, связанные со счетом. Ими могут быть и настольные игры, в которых нужно что-то считать, и подсчет сдачи в магазине, и взвешивание продуктов во время готовки.

Так что, несмотря на то что элемент «генетической лотереи» в математических способностях определенно есть (о наличии связей между математикой и генами говорит, например, то, что дискалькулия — неспособность к изучению арифметики—более чем в половине случаев передается от родителей к детям), гены не приговор и не рецепт успеха. То же самое относится и к изучению иностранных языков.

«Генетический вклад в некоторые аспекты изучения языков есть, — рассуждает уже знакомая нам Нэрли Голестани. — Но язык — это не какая-то одна сущность. Есть люди, которые обладают прекрасной способностью имитировать звуки. Их произношение близко к идеалу, но они, например, делают грамматические ошибки. А есть те, кто говорит безупречно правильно, но с сильным акцентом.

Еще один пример: есть люди с большим словарным запасом. Они могут знать всего один язык, в данном случае это неважно, но их словарный запас будет больше, чем у среднестатистического носителя того же языка. И размер словарного запаса может зависеть от того, как работают их гиппокамп и декларативная память».

На мой вопрос, не зависит ли словарный запас, скорее, от воспитания (например, от того, привык ли ребенок с детства читать), Нэрли отвечает: «Это тот случай, когда природа и воспитание действуют в неразрывной связке. Разумеется, размер словарного запаса будет зависеть от количества прочитанных книг. Но любовь к чтению, в свою очередь, может быть усилена хорошей работой декларативной памяти: человек читает, легко запоминает информацию и в итоге получает от чтения больше удовольствия, чем среднестатистический человек. Воспитание расширяет возможности генетики. Если мы говорим об изучении языков, то всегда будут люди, которым повезло с генетикой на всех уровнях, и это отражается на многих языковых аспектах. Так мы получаем гиперполиглотов. Некоторые из них
действительно уникальны, нейронетипичны, чем-то похожи на аутистов или савантов. Но некоторые гиперполиглоты — абсолютно обычные люди, которые имеют отличные способности к восприятию звуков, хорошо запоминают корни слов, осваивают синтаксис и посвящают много, очень много времени обучению. Это и есть талант».

И еще один интересный факт: по мнению Нэрли, генетика может влиять и на то, какие именно иностранные языки будут даваться вам легче или тяжелее. Я спросила у исследовательницы, можно ли с научной точки зрения объяснить, что языки из романской группы (французский и испанский) мой мозг осваивает легко и просто, а вот процесс изучения немецкого всегда был борьбой и превозмоганием, причем сложнее всего давались падежи, несмотря на то что они есть и в русском. Нэрли ответила, что грамматика германских языков в целом более строгая и структурированная, чем романских, и немецкие падежи как раз пример этого. Падежи относятся к комбинаторному аспекту языка. Вообще, комбинаторика — это раздел математики, посвященный решению задач, которые связаны с выбором и расположением элементов некоторого множества в соответствии с заданными правилами. При составлении предложения мы тоже решаем комбинаторную задачу: учитываем, как слова могут вступать в синтагматические отношения, то есть сочетаться друг с другом. Чем больше в языке падежей, тем более сложную комбинаторную задачу нужно решить, чтобы построить предложение. По мнению исследовательницы, генетически мой мозг, возможно, в целом не очень хорошо предрасположен к решению комбинаторных задач (мой жизненный опыт это подтверждает), что и отражается на изучении немецкого. А вот в другом я, судя по всему, выиграла: мне легко слышать и воспроизводить разницу в произношении звуков, так что я не испытывала проблем ни с французскими произношением и интонацией, ни с китайскими тонами.

Подробнее о книге «Поймать вавилонскую рыбку» читайте в базе «Идеономики».