В статусе бога: остается ли человек частью природы?

Степень нашего господства на Земле такова, что ответы на вопросы о том, остаемся ли мы по-прежнему частью природы — и нужно ли нам это вообще — зависит от понимания того, чего мы как Homo sapiens хотим. А чтобы это понять, нужно разобраться, что мы из себя представляем.

Это существенные вопросы — но они самые лучшие. И вот мое, как биолога, скромное предположение на эту тему и личный вывод. У вас может быть другой, но главное, чтобы мы задумались над этим.

Возможно, лучше всего начать с рассмотрения вопроса о том, что делает нас людьми в первую очередь, ведь это не так очевидно, как может показаться.

Много лет назад в романе Веркора под названием «Люди или животные?» рассказывалось о группе примитивных гоминидов тропи, найденных в неисследованных джунглях Новой Гвинеи и представляющих собой недостающее звено.

Предприимчивый бизнесмен по имени Ванкруйзен собирался использовать эту группу для рабского труда, и обществу пришлось решать, считать ли тропи просто сложными животными или же им следует предоставить права человека. И здесь кроется сложность.

Статус человека до сих пор казался настолько очевидным, что вскоре выясняется: у него нет конкретного определения. И целый ряд экспертов — антропологи, приматологи, психологи, юристы и священнослужители — не смогли прийти к единому мнению. А единственный вариант, который позволял хоть как-то продвинуться вперед, предложила дилетант.

Она спросила, можно ли назвать некоторые привычки гоминидов ранними признаками духовного или религиозного сознания. Есть ли признаки того, что, подобно нам, тропи больше не были «едины» с природой, а отделились от нее и теперь смотрели на нее со стороны — с некоторым страхом.

Это показательная перспектива. Наш статус изменившихся животных — существ, которые, отделились от мира природы — возможно, служит одновременно источником нашей человечности и причиной многих наших бед.

По словам автора книги, «все беды человека происходят от того, что мы не знаем, кто мы, и не согласны с тем, кем хотим быть».

Мы, вероятно, никогда не узнаем времени нашего постепенного отделения от природы, хотя наскальные рисунки содержат подсказки. Но одно недавнее ключевое событие в наших отношениях с окружающим миром хорошо задокументировано. Это произошло солнечным утром в понедельник, ровно в 8.15 утра.

Новая эра

Атомная бомба, потрясшая Хиросиму 6 августа 1945 года, была настолько громким сигналом к пробуждению, что он все еще звучит в нашем сознании спустя многие десятилетия.

День, когда «солнце взошло дважды», был не только убедительной демонстрацией новой эры, в которую мы вступили, но и напоминанием о том, насколько парадоксально примитивными мы оставались: дифференциальное исчисление, передовая электроника и почти богоподобное понимание законов Вселенной помогли создать… ну… очень большую палку. Современные Homo sapiens, казалось бы, развили в себе силы богов, сохранив при этом психику шаблонного убийцы из каменного века.

Мы стали бояться не природы, а того, что сделаем с ней и с собой. Короче говоря, мы по-прежнему не знали, откуда пришли, но начали панически бояться того, куда идем.

Сейчас мы гораздо больше знаем о своем происхождении, но по-прежнему не уверены в том, какими хотим быть в будущем. Или, что становится все более очевидным по мере ускорения климатического кризиса, есть ли оно у нас вообще.

Технологический прогресс предоставил нам более широкий выбор, и, возможно, из-за этого нам еще сложнее решить, какой из множества путей выбрать. Такова цена свободы.

Я не спорю против нашего господства над природой и, даже будучи биологом, не чувствую необходимости сохранять статус-кво. Большие изменения — это часть нашей эволюции. В конце концов, кислород сначала был ядом, который угрожал самому существованию ранней жизни, а теперь это топливо, жизненно необходимое для нашего существования.

Точно так же, возможно, нам придется признать, что все, что мы делаем, даже наше беспрецедентное господство, — это естественное следствие того, во что мы превратились, причем не менее естественное, чем сам естественный отбор. Если искусственное ограничение рождаемости противоестественно, то и снижение детской смертности тоже.

Меня также не убеждает аргумент против генной инженерии на том основании, что она «неестественна». Искусственно отбирая определенные сорта пшеницы или собак, мы более или менее слепо изменяли геномы на протяжении веков до генетической революции. Даже наш выбор романтического партнера — это форма генной инженерии. А секс — способ природы быстро создавать новые генетические комбинации.

Похоже, даже природа может быть нетерпелива к самой себе.

Изменение нашего мира

Однако достижения в области геномики открыли дверь к еще одному ключевому поворотному моменту. Возможно, можно не допустить, чтобы мир взорвался, а вместо этого изменить его и себя — медленно, возможно, до неузнаваемости.

Разработка генетически модифицированных культур в 1980-х годах быстро перешла от первых стремлений улучшить вкус пищи к более эффективному способу уничтожения сорняков или вредителей.

Наши первые шаги в новой технологии, которую некоторые называли генетическим эквивалентом атомной бомбы, снова были в значительной степени связаны с убийством, а также с беспокойством по поводу заражения. Не то чтобы до этого все было радужно. Искусственный отбор, интенсивное земледелие и взрывной рост населения уничтожали виды быстрее, чем мы успевали их регистрировать.

Участившиеся «тихие весны» 1950-х и 60-х годов, вызванные уничтожением сельскохозяйственных птиц — и, соответственно, их пения — были лишь верхушкой более глубокого и зловещего айсберга. В принципе, нет ничего противоестественного в вымирании, ведь оно было повторяющейся закономерностью (иногда огромных масштабов) в эволюции нашей планеты задолго до того, как мы появились на свет. Но действительно ли это то, чего мы хотим?

Аргументы в пользу сохранения биоразнообразия обычно основаны на соображениях выживания, экономики или этики. В дополнение к сохранению очевидных ключевых сред, необходимых для выживания нашей экосистемы и всего мира, экономический аспект подчеркивает возможность того, что какой-то невзрачный лишайник, бактерия или рептилия могут содержать ключ к лечению будущей болезни. Мы просто не можем позволить себе уничтожить то, что нам неизвестно.

Но придание жизни экономической ценности делает ее подверженной колебаниям рынков. Разумно ожидать, что со временем большинство биологических решений можно будет синтезировать, а поскольку рыночная стоимость многих форм жизни падает, нам необходимо тщательно проанализировать значение этического аргумента. Нужна ли нам природа из-за присущей ей ценности?

Возможно, ответ можно найти, заглянув за горизонт. Ирония судьбы заключается в том, что если третье тысячелетие совпало с расшифровкой генома человека, то начало четвертого может быть связано с вопросом о том, не стал ли он ненужным.

Так же, как генетическая модификация может однажды привести к концу «Homo sapiens naturalis» (то есть людей, не тронутых генной инженерией), мы можем однажды попрощаться с последним экземпляром Homo sapiens genetica. То есть с последним полностью генетически-измененным человеком, живущим в мире, все менее обремененном нашей биологической формой — разумом в машине.

Если сущность человека, включая наши воспоминания, желания и ценности, каким-то образом отражается в узорах тонких нейронных связей нашего мозга (а почему бы и нет?), наш разум также может однажды стать подверженным изменениям, как никогда раньше.

И это подводит нас к главному вопросу, который мы должны задать себе сейчас: если, или, скорее, когда у нас будет власть изменить что-либо, что мы не изменим?

В конце концов, мы можем превратиться в более рациональных, более эффективных и более сильных людей. Мы можем пойти дальше, получив больше власти над обширными пространствами и отвесив себе достаточно проницательности, чтобы преодолеть разрыв между проблемами, порожденными нашей культурной эволюцией, и возможностями мозга, заточенного для решения гораздо более простых проблем. Возможно, мы даже решим перейти к бестелесному интеллекту: в конце концов, даже удовольствия тела находятся в мозге.

А что потом? Когда секреты Вселенной больше не будут скрыты, что заставит нас оставаться ее частью? В чем удовольствие?

«Сплетни и секс, конечно же!» — скажут некоторые. И в сущности, я соглашусь с этим (хотя, возможно, выражусь по-другому), так как это касается фундаментальной потребности во взаимосвязи с другими людьми. Я считаю, что атрибуты, определяющие нашу ценность в этой огромной и изменчивой вселенной, просты: сочувствие и любовь. Не сила или технологии, которые занимают так много наших мыслей, всего-навсего (почти скучно) связанные с возрастом цивилизации.

Истинные боги

Как и многие путешественники, Homo sapiens нуждается в цели. Но по силе, которая появляется при ее достижении, человек понимает, что его ценность (как индивидуума или вида) в конечном итоге лежит в другом месте. Поэтому я считаю, что степень способности к сопереживанию и любви станет мерилом, по которому будут судить о нашей цивилизации. Возможно, это станет важным критерием, по которому мы будем судить о других цивилизациях, с которыми можем столкнуться, или, напротив, быть судимыми ими.

В основе всего этого лежит нечто действительно поразительное. Тот факт, что химические вещества возникают из строгих ограничений древнего молекулярного варева и, следуя холодным законам эволюции, объединяются в организмы, которые умеют заботиться о других формах жизни (то есть о других кучках химических веществ), выглядит настоящим чудом.

Некоторые древние верили, что Бог создал нас «по своему образу и подобию». Возможно, в каком-то смысле они были правы, поскольку сочувствие и любовь — это действительно черты богов, по крайней мере, благожелательных из них.

Берегите эти черты и используйте их сейчас, поскольку в них кроется решение нашей этической дилеммы. Именно эти черты должны побуждать нас делать лучше жизнь своих собратьев, не делая хуже окружающую среду.

Источник