Тим Джексон: Анализ экономической реальности

Я хочу поговорить с вами сегодня о процветании, о наших надеждах на счастье для всех и надолго. Для всех, не только для нас, но и для тех 2 млрд человек, живущих с нами в этом мире, которые все еще хронически недоедают. И надежда, в самом деле есть суть процветания. По-английски «prosperity» — слово, произошедшее от латинского «speros» — надежда. «Надежда» — есть дух процветания. «Pro-speras,» «speras,» надежда, отвечающая нашим чаяниям и ожиданиям. Ирония, однако, заключается в том, что мы конвертировали процветание практически буквально в денежные знаки и экономический рост. И мы так взрастили нашу экономику, что столкнулись с реальной опасностью утратить надежду, как таковую – истощая ресурсы, вырубая леса, разливая нефть по Мексиканскому заливу, изменяя климат и единственное событие, которое хоть как-то приостановило безудержный рост выброса углерода в атмосферу за последние два-три десятка лет — это постигший нас экономический упадок. И упадок, безусловно, не совсем то, что вселяет надежду, постижением этого как раз мы и занимаемся сейчас. И так мы попали в своего рода ловушку. Это дилемма, дилемма роста. Мы не можем жить с этим, и не можем обойтись без. Разрушить систему или уничтожить планету. Трудный выбор. Собственно выбора, как такового, и нет. И все, что нам остается — это слепая вера в наши мозги, технологии, эффективность, более эффективное производство. Заметим, я не имею ничего против эффективности. И я знаю, что иногда мы действительно ведем себя как разумный вид. Но я также считаю, что нам следует проверить имеющиеся данные, посмотреть правде в глаза.

Представьте себе мир в 2050 году с населением около 9 млрд человек, все окрыленные мечтой о западных доходах, западном стиле жизни. И я хочу задать вопрос – и мы так же дадим им ежегодный 2%-й скачок в прибыли, рост доходов, потому что мы верим в рост. И я хочу задать вопрос: Как далеко, как быстро мы должны продвигаться? Какими разумными мы должны быть? Какими технологиями мы должны владеть в этом мире, чтобы достичь наших углеродных амбиций?

И вот мой график. Слева — это то, где мы сейчас. Это карбоноемкость экономического роста на сегодняшний день. Это около 770 грамм углерода. В мире, который я вам описал, мы должны быть вот здесь, в графе справа, соответствующей 6 граммам углерода. Это улучшение в 130 раз, и это в 10 раз значительнее и стремительнее, чем все, что когда-либо было достигнуто нами, за всю историю индустриального развития. Может быть, мы сможем сделать это, может, это возможно – кто знает? Может, мы сможем достичь даже большего и построить экономику, которая очистит атмосферу от углеродных загрязнений, – это предположительно то, что нам предстоит сделать к концу этого столетия. Но не кажется ли вам, что нам сначала следует убедиться, что наша экономическая система в принципе способна на такого рода позитивные сдвиги?

Мне бы хотелось пару минут посвятить системной динамике. Это несколько сложно, и я прошу простить меня за это. Но я постараюсь, и надеюсь смогу объяснить это человеческим языком. Это выглядит примерно так. Предприятия производят товары для нас, потребителей, и обеспечивают нас доходами, и это совершенно замечательно, потому что мы можем потратить эти деньги на приобретение товаров и услуг. И это называется циклическим оборотом средств в экономике. Выглядит вполне невинно. Но я хочу остановиться на очень важном моменте этой системы, и это роль инвестирования. Сегодня инвестиции составляют не более 1/5 национального дохода в самых современных экономических системах, но они играют жизненно важную роль. И что же они делают? Стимулируют дальнейший рост потребления. Осуществляется это двумя способами – ускоряя процесс производства, что ведет к снижению цен и соблазняет нас на приобретение еще большего количества вещей. Но я хочу обратить особое внимание на роль инвестирования в погоне за новшествами, в производстве и потреблении новшеств. Йозеф Шумпетер назвал это «процессом созидательного разрушения.» Это процесс производства и перепроизводства чего-то нового. Мы пребываем в постоянной погоне за расширением рынков сбыта потребительских товаров, новых потребительских товаров.

И именно этот момент интересен, потому что, как выяснилось, человеческие существа жаждут новшеств. Мы обожаем что-нибудь новенькое – новые вещи – безусловно, да, но также новые идеи, новые приключения, новый опыт. Но материальная сторона нашего интереса тоже присутствует. Поскольку в любом обществе, которое когда-либо изучали антропологи, материальные вещи работают как своего рода язык, язык вещей, язык символов, которым мы пользуемся, чтобы рассказать друг другу о себе, например, насколько мы значительны и важны. Откровенное потребление во имя статуса берет свое начало в языке новшеств. И совершенно неожиданно здесь появляется система, замыкающая экономическую структуру с логикой социума – экономические структуры сошлись в одной точке с понятием, кто мы такие есть как люди, чтобы запустить механизм роста. И работает он не только в экономике; он неустанно перекачивает материальные ресурсы через систему, запущенный нашей ненасытной жаждой, питаемой, в самом деле, нашим страхом. Адам Смит 200 лет назад говорил о нашей мечте жить, не стыдясь себя. Быть не хуже других: в его время это означало иметь льняные рубашки, сегодня же вам по-прежнему нужна рубашка, но еще требуется гибридный автомобиль, HD телевизор, возможность пару раз в год отдохнуть, нетбук и iPad, список можно продолжать и продолжать – практически неистощимый поток товаров порожден этим страхом. И даже если мы не нуждаемся в этих товарах, мы вынужденны покупать, потому что если мы перестанем покупать, – система рухнет. И чтобы приостановить крах за последние два-три десятка лет мы увеличили приток денег в систему, раздули систему кредитов и заемов, чтобы люди могли и дальше покупать. И, конечно же, это значительно усугубило кризис.

И здесь я хочу продемонстрировать некоторые данные. В принципе это выглядит примерно так: это кредитно-заемная система Великобритании в последние 15 лет перед обвалом. И отсюда видно, что потребительский заем стремительно вырос. Три года подряд он превышал национальный доход; и это было перед самым кризисом. И в тяжелые времена личные сбережения практически сошли на нет. Сберегательная квота в середине 2008 года ушла в минус, перед самым крахом. Люди приумножали долги, сводили на нет свои сбережения, чтобы только не выйти из игры. Это странная и довольно сомнительная история. Можно сказать проще: это история о нас, людях, которых убедили тратить деньги, которых нет, на вещи, которые нам ни к чему, чтобы произвести мимолетное впечатление на людей, мнение которых нам безразлично.

Но прежде чем придаваться отчаянию, может нам следует вернуться назад и посмотреть, все ли так на самом деле. Неужели мы, люди, такие и есть? Неужели экономисты такое творят? И тут же нам приходится иметь дело с двумя труднообъяснимыми явлениями. Первое заключается в самом кризисе. Ситуация кризиса, экономического упадка, как ведут себя люди? Они хотят приостановиться, выждать, поразмыслить о будущем. Хотят меньше тратить и больше откладывать. Но именно поведение недопустимо с точки зрения системы. Кейнс назвал это «парадоксом бережливости» – рост сбережений замедляет восстановление. И политики неустанно призывают нас погашать долги, еще меньше откладывать, для того, чтобы шоу продолжалось, чтобы поддерживать экономическую систему, основанную на росте. Это противоестественно. И это место, где система вступает в противоречие с тем, что мы есть как люди.

И следующее противоречие – совершенного другого рода: почему, скажите на милость, мы не делаем совершенно очевидных вещей, которые нам следует делать, чтобы предотвратить изменения климата, невероятно простых вещей, например: использования энергосберегающих бытовых приборов, разумное, достаточное освещение, выключение света, если в нем нет нужды, утепление наших домов? Эти меры снижают уровень углерода, экономит энергию, они спасают нас и сберегают наши деньги. Итак, почему же, несмотря на то, что все это имеет абсолютный экономический смысл, мы не делаем этого? Я понял, что происходит, на личном примере несколько лет назад. Это было в воскресенье вечером, в воскресный полдень, и это было после, по-правде говоря значительно после того, как мы вселились в новый дом. И я наконец-то занялся вопросом сквозняков, устанавливая утеплители вокруг окон и дверей, чтобы устранить сквозняки в доме. И моя тогда еще пятилетняя дочь помогала мне, как в принципе помогают пятилетние дети. И мы какое-то время занимались этим делом, и тут она обернулась ко мне и очень серьезно спросила: «И что, это действительно отпугнет жирафов?» «Вот они, жирафы.» Вы видите, как работает мозг ребенка. Удивительно, что нечто существующее 400 миль к северу отсюда за пределами Барроу-ин-Фернес в Камбрии. Один Бог знает, какое отношение они имеют к погоде Озерного Края. Однако это детское непонимание не выходит у меня из головы, потому что мне вдруг стало ясно, почему мы не делаем очевидных, простых вещей. Мы очень заняты, мы прогоняем жирафов — каждое утро, сажая детей в автобус, торопясь на работу, выживая в груде электронных писем, общаясь с коллегами по работе, бегая по магазинам, наспех готовя еду, спасаясь на пару бесценных вечерних часов перед телевизором или TED online, перемещаясь от одного дня к другому, отгоняя жирафов.

И какова же цель? «Какие цели преследует потребитель?», спрашивает Мэри Дуглас в своем эссе о бедности, написанном 35 лет назад. По ее утверждению, «…это участвовать в создании социума и найти достойное место в нем». Это очеловеченый вариант нашей жизни, и он совершенно отличен от того, что лежит в основе существующей экономической модели. И так, кто мы? Кто эти люди? Гедонисты, прибывающие в вечном поиске новшеств, конченные эгоисты? Или каким-то чудесным образом что-то вроде самоотверженного альтруиста, изображенного Рембрантом на этом удивительном наброске? Психологи говорят, что здесь есть противоречие, борьба между выбором в свою пользу и в пользу других. И это противоречие имеет глубокие корни в эволюции. Забота о себе необходима в определенных условиях – драться или ретироваться.

Но забота о других — это ключевой момент нашей эволюции как социальных существ. Но для нас сейчас интереснее другое противоречие, между поведением, мотивированным жаждой разнообразия, и верностью традициям, консервативным поведением. Страсть ко всему новому помогает во времена перемен, и вам необходимо приспособиться к новым условиям. Приверженность традиции ведет к стабильности, это существенно для создания семьи и сплоченных социальных групп. И совершенно неожиданно перед нами ландшафт человеческого сердца. И нам открылось вдруг суть вещей. То, что мы сделали, мы создали экономику. Мы создали системы, которые неустанно холят и лелеют единственный узкий сегмент человеческой души, оставив все остальные без внимания. И по этой причине проблема решается просто. Поскольку нет нужды менять человеческую природу или подрезать человеку крылья. Нужно открыться. Нужно позволить себе дерзость стать истинно человеком, учитывая всю глубину человеческой психики и сложность ее организации, и защитить в себе хрупкого альтруиста, изображенного Рембрантом.

И что же все это значит для экономики? Во что бы она превратилась, если бы мы заложили это понимание человеческой натуры в самое ее сердце и раздвинули ее, чтобы учесть эти ортогональные измерения человеческой психики? Возможно это было бы сродни тем 4 тысячам общественных компаний, которые расцвели в Великобритании за последние пять лет, равно как и B-корпорации в США. Это предприятия, ориентированные на экологические и социальные достижения, заложенные в их конституции, в их сердце. Такие компании, как эта, – Ecosia. Давайте ненадолго задержимся на ней. Ecosia — это поисковая система в интернете. Поисковая система работает, получая доход от рекламных ссылок. Это происходит во время вашего поиска. И Ecosia работает так же. Мы можем сделать это прямо сейчас. Мы введем слово для поиска. Оксфорд, где мы сейчас находимся. Посмотрите, что получилось. Но отличие Ecosia в том, что, зарабатывая тем же способом, она размещает 80% своих доходов в проект защиты тропических лесов в Амазонии. И мы поступим так же. Мы кликнем на Naturejobs.uk. В случае, если кто-то ищет работу в трудные времена, это та страничка, которую следует посетить. И произошло следующее — от спонсора получены деньги, и Ecosia отдает 80% дохода проекту по защите тропических лесов. Это значит зарабатывать деньги в одном месте и вкладывать их в защиту экологических ресурсов.

Это другой вид предприятия для новой экономики. И если хотите форма экологического альтруизма. Что-то есть в этом определении. Возможно, оно верно. Что бы это ни значило, что бы ни представляла из себя новая экономика, то, что мы хотим от нее, это вложение средств назад в саму модель, посеять новые инвестиции. Только в отличие от прежней модели, это инвестирование не будет питать бесконечный и бездумный рост потребления. Инвестирование должно изменить свою природу и стать в новой экономике чем то иным, защищающим и питающим экологические активы, от которых зависит наше будущее. Это должно быть перерождение. Инвестироваться должны низкоуглеродные технологии и инфраструктуры. По сути мы должны инвестировать в идею разумного благополучия, обеспечивая людям возможность процветать.

И, безусловно, эта цель имеет материальное воплощение. Было бы глупо говорить о процветании, если люди лишены еды, одежды и жилья. Но также ясно, что процветание – это нечто большее. Это понятие включает социальные и психологические параметры – семья, круг друзей, обязательства, общество, участие в общественной жизни. И это тоже требует вложения средств в такие места, где мы могли бы встречаться, места, где мы можем быть частью чего-то общего, объединяющего нас: концертные залы, сады, публичные парки, библиотеки, музеи, места для тихого уединения, места для праздников и торжеств, места для размышлений и умиротворения. Мероприятия, «культивирующие гражданственность», как замечательно сказал Майкл Сандел. Инвестиция как основополагающее экономическое понятие – это не что иное, как взаимосвязь между настоящим и будущим, в нашем общем настоящем и нашем общем будущем. И нам необходимо, чтобы эта связь вернула нам надежду.

Позвольте мне вернуться назад с этим ощущением надежды к тем 2 млрд человек, которые все еще в день тратят меньше чем цена тощего латте в соседнем кафе. Что мы можем предложить этим людям? Понятно, что мы должны помочь им выбраться из бедности. Понятно, что мы должны представить им возможность роста, где рост действительно необходим. И также понятно, что нам этого никогда не достичь, если мы не переосмыслим суть понятия процветания, в наших благополучных странах, более осмысленного и не столь материалистичного, как в модели, основанной на росте. И это не только западная пост-материалистическая фантазия. Мне написал африканский философ после выхода в свет «Prosperity Without Growth», отметив тождественность этого взгляда на процветание с традиционной африканской концепцией убунту. Убунту гласит: «Я есть потому, что есть мы.» Процветание — это наше общее дело. И корни его глубоки. Его основы, и я старался это показать, уже существуют внутри каждого из нас. И это не противоречит идее развития. Не призывает к свержению капитализма. Не требует изменения человеческой природы. Все, что мы делаем здесь, – это пытаемся сделать несколько простых шагов навстречу экономике, не противоречащей здравому смыслу. И в самое сердце этой экономики мы поместим более правдивое, более здоровое и более реалистичное представление о том, что это значит – быть человеком.

Крис Андерсон: Пока они заняты реорганизацией сцены, один вопрос. Прежде всего, никто не рассчитывает на воодушевление, общаясь с экономистами, так что может вам следует поработать немного над пафосом. Возможно ли себе представить политиков, которые будут играть в эти игры? Представьте, английский политический деятель встанет и скажет: «Показатели ВВП упали на 2% в этом году. Хорошая новость! Мы стали еще счастливее, страна еще прекраснее, и наша жизнь лучше, чем прежде.»

Тим Джексон: Ну да, это совсем не то, чем вы занимаетесь. Когда все плохо, новостей не делают. Новости делаются, когда все расцветает. Могу ли я представить политиков, вовлеченных в это? На самом деле, я уже некоторых видел. Когда мы только начали работать в этом направлении, политики, бывало, вскакивали со своих мест, представители казначейства обвинили нас в призыве вернуться назад к жизни в пещерах. И в самом деле, за время нашей работы, то есть за последние 18 лет, частично из-за финансового кризиса, частично, благодаря некоторому разочарованию в профессии экономиста, люди стали вникать в такие дела, и это во всем мире, в самых разных странах.

КА: Кто будет основной движущей силой процесса? Политики или просто гражданское общество и компании?

ТД: Это должны быть компании. Это должно быть гражданское общество. Но политическое лидерство тоже необходимо. Это комплекс проблем, политики сами, в каком-то смысле, застряли в это дилемме, потому что они сами попались на крючок этой модели роста. Но расстаться со своими убеждениями и подумать о других способах руководства, различных политических подходах, и создать пространство для гражданского общества и свободного предпринимательства – жизненно важно.

КА: А что если кто-нибудь убедит вас, что мы достигнем — как это было бы? – 130-кратного улучшения в эффективности, в сокращении углеродного следа, понравится ли вам тогда идея экономического роста в применении к более инновационным продуктам?

ТД: Я по-прежнему хотел бы знать, что вы в принципе можете это сделать и к концу этого века оказаться ниже нуля в проекте очищения атмосферы от углерода. И решить проблему биоразнообразия, и замедлить истощение земель, и что-то сделать с эрозией верхнего слоя почвы, и с качеством воды. Если вы убедите меня, что вы в состоянии все это сделать, тогда да, я соглашусь на 2%.

Перевод: Наталья Никулина
Редактор: Сергей Яшунин

Источник