Стюарт Браун утверждает, что игра — это больше чем забава, это жизненная необходимость

Итак, мы начинаем. «Своя игра».

Это уже нельзя не принимать всерьез, когда New York Times выносит на обложку своего воскресного приложения за 17 февраля сюжет об игре. И в конце пишет: «Это сильнее, чем специфика пола человека. Это серьезная, но опасная забава и «песочница» новых идей эволюции». Неплохо, за одним исключением. Если посмотреть на обложку, то кого на ней не хватает? Вы видите взрослых?

Что ж, вернемся в XV век. Это двор в Европе, и мешанина из 124 различных видов игр. Играют в одиночку и группами, люди всех возрастов, толкаются и дразнятся. Вот так вот. И я полагаю, это типичная картина того, как это бывало тогда во дворе. Я думаю, что мы, возможно, кое-что утратили в нашей культуре.

Поэтому я собираюсь помочь вам разобраться с одним, на мой взгляд, замечательным видеорядом. Север Черчилля, провинция Манитоба. В октябре и ноябре Гудзонов залив не покрыт льдом. И этот самец белого медведя, которого вы видите, весом 550 кг, он дикий и весьма голодный. Норберт Роусинг, немецкий фотограф, находится на месте событий, снимая серию фотографий об этих хаски, которые на привязи. А слева появляется этот дикий самец белого медведя со взглядом хищника. Те из вас, кто бывал в Африке или кого преследовала бродячая собака, знают этот неотрывный хищный взгляд, встретив который вы понимаете, что у вас неприятности. Но по другую сторону этого взгляда мы видим самку хаски, игриво выгнувшуюся и виляющую хвостом. И случается нечто очень необычное. Фиксированное поведение — cтереотипное и жесткое, обычно оканчивающееся трапезой — это поведение меняется. И белый медведь нависает над хаски. Когти спрятаны, клыков не видно. Они начинают поразительный балет.

Игровой балет. Это природное: оно пересиливает хищную натуру и то, что в ином случае стало бы короткой смертельной схваткой. Если вы начнете вблизи рассматривать хаски, которая подставляет свою глотку белому медведю, и присмотритесь получше, то увидите измененное состояние. Они в состоянии игры. И именно такое состояние позволяет этим двум созданиям исследовать возможности. Они начинают делать нечто, что ни один из них не сделал бы в отсутствие игровых сигналов. Это удивительный пример того, как различие в силе может быть подавлено природным процессом, который есть в каждом из нас.

Как я оказался вовлечен в этот вопрос? Джон упомянул, что я проделал некую работу с убийцами, и это действительно так. Техасский снайпер открыл мне глаза. В ретроспективе, когда мы изучали связь совершенного им массового убийства с важностью игры, в этом индивидуальном, но глубоком исследовании была обнаружена серьезная игровая недостаточность. Его звали Чарльз Уитмен. В нашем комитете, куда входили многие серьезные ученые, к окончанию исследования сложилось чувство, что отсутствие и продолжительное подавление нормальных развивающих игр сделало его более склонным к трагедии, которую он учинил. И эта находка выдержала проверку временем к сожалению, уже не так давно, в Вирджинском политехническом.

Другие исследования групп риска сделали меня чувствительным к важности игры, но я на самом деле не понимал, что это значит. Еще много лет я занимался изучением влияния игр на судьбы людей, прежде чем начал осознавать, что на самом деле у меня нет полного понимания происходящего. Думаю, что ни у кого из нас нет такого понимания, как бы то ни было. Впрочем, есть разные способы рассмотрения этого вопроса, о которых, я думаю, могу рассказать вам — привести систематику, подход к обдумыванию этой темы.

А этот образ для нас, людей — начальная точка игры. Когда мать и младенец встречаются взглядом, и младенец уже достаточно подрос, чтобы улыбаться окружающим, то, что происходит (спонтанно!) — всплеск радости со стороны матери. Она начинает лепетать, агукать и улыбаться, и малыш ей отвечает тем же. Если бы мы сняли их электроэнцефалограмму, то нашли бы правое полушарие мозга каждого из них активным, таким образом у нас появляется понимание связи радостного проявления самой ранней игровой сцены и физиологии этого процесса.

Я хочу, чтобы вы думали, что каждый кусочек более сложной игры у нас, людей, строится на этой основе. Итак, я собираюсь продемонстрировать один из способов рассматривать игру, но это совсем не уникальный и не единственный способ.

Давайте посмотрим на телесные игры, проявляющие спонтанное желание преодолеть силу гравитации.

Это горный козел. Если у вас день не задался, попробуйте сделать так: попрыгайте, покачайтесь из стороны в сторону — и вы почувствуете себя лучше. Или вы можете почувствовать себя, как этот персонаж, который тоже делает это просто так. У него нет конкретной цели, и именно это восхитительно в игре. Если цель важнее, чем само действие, то это, вероятно, не игра.

А вот совсем другой вид игр — игры с предметами. Эта японская макака слепила снежок и собирается скатить его с горки. И, хоть они и не кидаются ими друг в друга, это важнейшая часть игрового поведения. Человеческая рука, манипулирующая объектами — это рука в поиске мозга. Мозг находится в поиске руки, а игра — это среда, посредством которой они лучше всего связываются друг с другом.

JPL (Лаборатория реактивного движения), о которой мы слышали утром — потрясающее место. Они нашли двух консультантов, Фрэнка Уилсона и Нэйта Джонсона. Фрэнк Уилсон — невропатолог, а Нэйт Джонсон — механик. Он преподавал механику старшеклассникам в Лонг Бич и обнаружил, что его ученики перестали справляться с программой. Он попытался выяснить ,почему. И самостоятельно пришел к выводу, что отстающие студенты, у которых не получалось, например, ремонтировать машины — никогда ранее не работали руками. Фрэнк Уилсон написал книгу «Рука». И вот они собрались вместе, их приняли на работу в JPL. А теперь и JPL, и НАСА, и Boeing, когда нанимают специалиста-исследователя, даже если претендент с отличием окончил Гарвард или Калифорнийский технологический, но ни разу не починил машину, не смастерил хоть что-то своими руками, не играл руками — считают, что он не справится с исследовательской работой. Игры практичны, они очень важны.

Один из аспектов игры в том, что она возникает из любопытства и исследования. Но это должно быть безопасное исследование. В данном случае все в порядке: маленький мальчик интересуется анатомией, а это его мама. Другие ситуации были бы не так безобидны. И, все же, любознательность и исследование — это часть игрового процесса. Если вы хотите быть «своим», вам надо играть в социальные игры. И социальные игры тоже часть того, о чем мы сегодня говорим и побочный продукт игры как явления.

Жесткие контактные игры. Эти львицы при наблюдении издали выглядели дерущимися. Но если посмотреть поближе они вроде тех белого медведя и хаски: когти убраны, шерсть не торчит, взгляд мягкий, открытая пасть без клыков, балетные движения, фигурные движения — все это специфика игры. А жестко-контактные игры — это великолепная среда обучения для всех нас.

Дошкольникам, например, надо бы позволять нырять, бить, свистеть, кричать, устраивать хаос и через это развивать хорошую эмоциональную регуляцию и многие другие социальные качества — когнитивные, эмоциональные и физические, которые возникают в ходе жестких контактных игр.

Игры на зрителя, ритуальные игры — мы вовлечены в некоторые из них. Те, кто живет в Бостоне, знают, что это был за момент, тот редкий случай, когда Ред Сокс выиграли мировую серию. Но обратите внимание на лицо и на язык тела каждого, кто присутствует на этой нечеткой картинке, и вы ощутите, что они все играют.

Игры воображения. Я люблю эту картинку, поскольку на ней моя дочь, которой сейчас почти 40. Снимок напоминает мне о ее воображении и умении рассказывать истории, о способности кудесничать в том, дошкольном возрасте. Для игрока действительно важно играть в одиночку в игры воображения.

И эту картинку я люблю, потому что она все о том же. Во всех нас есть внутренний рассказ, который суть наша сокровенная история. История — единица внятности для мозга большинства из нас. Сегодня я рассказываю вам историю про игры. Этот бушмен, я полагаю, рассказывает о том, какую большую рыбину он упустил, а это важнейшая часть игровой сцены.

Так что же игра значит для мозга? Она значит много.

Мы знаем далеко не все о том, на что она влияет в человеческом мозге, потому что исследования игры недостаточно финансируются. Я подавал заявку на грант в университет Карнеги. Они выделяли мне большой грант, когда я был профессором, на изучение пьяных водителей, и я думал, что это создало мне кредит доверия. А когда я полчаса проговорил об играх, стало очевидно, что они не принимают игры всерьез. Я думаю, а это было несколько лет назад, я думаю, что это уже в прошлом, и сейчас поднимается интерес к играм, так как уже есть хорошие исследования игр.

Ничто так не оживляет мозг, как игра. Трехмерная игра активирует мозжечок, посылает множество импульсов в лобную долю, исполнительную часть, помогает развитию контекстной памяти и многое другое.

Поэтому для меня это чрезвычайно познавательное научное приключение — взглянуть на связь нейробиологии с игрой и собрать вместе людей, каждый из которых в своей области не думал об этом с этой точки зрения. И это одна из сторон деятельности Национального института игр. А это один из способов, которым можно изучать игру, — снять 256-электродную энцефалограмму. Простите, что мой подопытный не выглядит играющим, но зато это обеспечивает мобильность, в отсутствие которой упиралось реальное изучение игр. И мы взяли сценарий игры мать-младенец, работа над которым, как мы надеемся, как раз сейчас заканчивается.

Причина, по которой я поместил это здесь, также в том, чтобы упорядочить свои мысли о выявлении роли игры в жизни. Мир животных выявил эту роль. В животном мире, если взять крыс, у которых есть четкая ориентация на игру в определенный период подросткового возраста, и подавить игры, где они борются, пищат, шпыняют друг дружку, играя таким образом. Если вы прекратите такое поведение в одной экспериментальной группе и позволите другой экспериментальной группе играть, а затем наденете на крыс ошейник с запахом кошки, то они инстинктивно разбегутся и попрячутся. Вполне разумно: им не хочется быть убитыми кошкой. И что же дальше? Обе группы прячутся в укрытие. И те, которые не играли, никогда не выходят обратно: они умирают. А игроки медленно исследуют окружающую среду, начинают пробовать, тестировать. Это говорит мне о том, что, по крайней мере у крыс, а у них, как я полагаю, такие же передатчики нервных импульсов, как и у нас, и похожая структура коры головного мозга, что игры могут быть существенно важны для выживания.

И так далее, я мог бы привести еще много примеров на животных.

А теперь последствия игровой недостаточности. Это потребовало много времени, мне пришлось уложить Гомера и пропустить его через ФМРТ и КТ, снять несколько ЭЭГ, но, как у всякого домоседа, его мозг усох. И мы в самом деле знаем, что у домашних животных и у других, когда им не хватает игр, у них, и у крыс тоже, мозг нормально не развивается.

А теперь наша программа говорит, что противоположность игры — не работа, это депрессия. И я полагаю, что если вы думаете о жизни без игры, без юмора, без флирта, без фильмов, без фантазии, без состязаний и так далее. Попытайтесь представить культуру или жизнь, взрослую или нет, без игры. И что поистине уникально в человечестве, это то, что мы на самом деле предназначены для того, чтобы играть всю свою жизнь.

И у всех нас есть способности к игровым сигналам. Никто не сомневается относительно этой собаки, которую я снял на пляже Кармел несколько недель назад, то, что сейчас произойдет — это и есть игра. И в это можно верить. Основа доверия человека заложена в игровых сигналах. И мы, повзрослев, начинаем терять эти сигналы, через культуру и не только. И это досадно. Я думаю, нам есть много, чему поучиться.

А вот Джейн Гудолл с выражением игры на лице вместе с одной из своих любимых шимпанзе. Итак, часть игровой сигнальной системы связана с голосом, часть — с лицом, с жестами, с телом. Знаете, вы можете сказать — и я думаю, когда мы начинаем играть в коллективе, для групп действительно важно достигать ощущения безопасности через свой собственный обмен игровыми сигналами.

Возможно, вам незнакомо это слово. Но хорошо бы, чтобы оно было вашим биологическим именем и фамилией. Потому что «неотения» означает сохранение юношеских качеств во взрослой жизни. И мы, как считают специалисты по физической антропологии, как говорят многие, многие исследования, мы самые неотеничные, самые ребяческие, самые гибкие, самые пластичные из всех созданий. И, следовательно, наиболее склонные к игре. И это добавляет нам приспособляемости.

Есть еще один способ изучения игры, на котором я хочу остановиться особо — это история игр. Ваша собственная персональная история игр уникальна, и часто мы о ней не особенно задумываемся.

Эта книжка написана виртуозным игроком по имени Кевин Кэрролл. Кевин Кэролл вырос в очень сильно стесненных обстоятельствах: мать-алкоголичка, без отца, гетто в Филадельфии, черная кожа, необходимость заботиться о младшем брате. Он понял, что когда смотрит на игровую площадку из окна, за которым он как в заточении, он чувствует себя иначе. И он пошел вслед за этим чувством. И смог изменить свою жизнь, вместо подавления и, как можно было бы ожидать, вместо тюрьмы или смерти он стал лингвистом, тренером, и сейчас он мотивационный спикер. Он преподносит игру как трансформационную силу всей своей жизни.

А вот еще одна история игры, которая, как я полагаю, еще не окончена. Те из вас, кто помнит Альберта Гора во время первого срока, а потом и в течение успешной, но проигранной президентской кампании, возможно, вспомнят, как он был зажат, словно сам не свой. По крайней мере, на публике. И при взгляде на его историю, доступную в прессе, мне кажется, по крайней мере с точки зрения психиатра, что немалая часть его жизни была запрограммирована. Загруженность летом, напряженная работа жарким летом в Теннесси. Над ним довлели ожидания отца-сенатора и Вашингтона. И хотя, думаю, он определенно имел способности к игре, поскольку я на самом деле кое-что об этом знаю, он не обладал такой внутренней силой, как сейчас, уделяя внимание его собственной страсти и его внутреннему драйву, который, я думаю, имеет в своей основе историю игры каждого из нас.

Поэтому я призвал бы на индивидуальном уровне исследовать прошлое настолько далеко, насколько получится, до самого ясного, радостного и наполненного игрой образа, который у вас есть. Будь он связан с игрушкой, с днем рождения или с отпуском. И попытаться восстановить, начиная с эмоций того момента, как это связано с вашей жизнью теперь. И вы найдете. Возможно, вы поменяете работу, как это случилось с рядом людей, когда я их проводил через это для того, чтобы обрести внутреннюю силу через свою игру. Или вы будете способны обогатить свою жизнь, обозначив в ней приоритеты и уделяя им внимание.

Большинство из нас работает с группами, и я поместил это здесь, потому что школа «Д», школа дизайнеров в Стэнфорде, благодаря Дэвиду Келли и многим другим, кто мечтал о ее появлении, позволила нашей группе собраться вместе и создать курс под названием «От игры к инновации». И вы увидите, что этот курс предназначен для исследования состояния игры человека, которое в чем-то похоже на состояние белого медведя и хаски, и важности этого состояния для творческого мышления. Для исследования игрового поведения, его развития и его биологической основы. Для применения этих принципов, через конструктивное мышление для продвижения инноваций в мире бизнеса. Студенты будут работать с партнерами из реального мира над разработкой проектов широкого применения.

Это наш «первый блин» в этой области. Мы в этом проекте уже два с половиной, три месяца, и это на самом деле здорово. Тут вот есть наш звездный ученик, этот лабрадор, который многих из нас обучил состоянию игры, и чрезвычайно пожилой и дряхлый профессор, который там за главного. Брендан Бойл, Рич Крендалл, а справа с краю человек, который, я думаю, получит на пару с Джорджем Смутом Нобелевскую премию по нейробиологии – Стюарт Томпсон. Здесь у нас Брендан из IDEO и остальные сидят неподалеку и наблюдают за студентами, как они применяют в классе принципы игры на практике. Один из проектов состоял в том, чтобы понять, что делает совещания скучными, и попытаться с этим что-то сделать. Поэтому я покажу снятый студентами фильм как раз об этом.

(Голос за кадром) Поток — это психическое состояние наваждения, в которое полностью погружен чем-то занятый человек. Оно характеризуется ощущением энергичной концентрации, полного вовлечения и успеха в процессе деятельности.

Важное, ключевое «откровение», которое мы узнали о совещаниях, состоит в том, что люди устраивают их одно за другим, нарушая весь ход дня. Участники встреч не знают, когда им удастся вернуться к работе, от которой они отрываются. Но это не обязательно должно быть так.

Несколько чудаков под названием «школа Д» придумали формат встречи, из которой вы можете буквально выйти по ее окончании. Снимите совещание и перестаньте беспокоиться о том, как к нему вернуться. Потому что, когда оно снова вам понадобится, то будет буквально висеть в шкафу.

«Переносное совещание». Ведь когда вы его надеваете, вы немедленно получаете все, что нужно для полезной, продуктивной и нескучной встречи. Но когда снимаете… тогда-то все настоящее и происходит.

Поэтому я призвал бы вас всех не противопоставлять для себя работу и игры, когда на игры вы отводите отдельное время, а наполнять свою жизнь минута за минутой, час за часом, играми тела, играми с предметами, социальными, трансформационными, импровизационными играми. Я считаю, ваша жизнь станет лучше и сильнее. Спасибо.

Джон Хокенбери: Для меня это звучит так, как будто вы говорите, что могут быть соблазны для людей, видящих вашу работу, – я думаю, я слышал об этом, мое поверхностное понимание психологии игры предполагает, что так или иначе игры, в которые играют люди и животные — это в некотором роде репетиция взрослой деятельности. Ваша работа, насколько я вижу, говорит, что это существенно неправильно.

С.Б.: Да, я думаю, что это неточно. И, я полагаю, это потому, что животные нас этому научили. Если вы лишите кошку игры, а вы можете это сделать, и мы все видели, как кошки забавляются, они останутся такими же хорошими хищниками, какими были бы, если б не играли. И если вы представите ребенка, изображающего Кинг-Конга, или гонщика, или пожарного, они же не все становятся гонщиками или пожарными. Видите, нет прямой связи между подготовкой к будущему – а это наиболее удобное представление об играх для большинства – и представлением о них как об отдельной биологической сущности.

И именно так мои гоняющиеся друг за другом звери за 4-5 лет действительно изменили мою точку зрения с клинической на нынешнюю. Она состоит в том, что игра – биологический процесс, как сон и сновидения. Если посмотреть на сон и сновидения с биологической точки зрения, животные спят и видят сны, они репетируют, они делают и некоторые другие вещи, помогающие памяти, и они – очень важная часть снов и сновидений.

Следующим шагом эволюции млекопитающих и созданий с высокоразвитой нервной системой будет игра. И тот факт, что белый медведь и хаски, или ворона и лисица, или вы и я со своими собаками можем пересечься и получить такой опыт, ставит игру совершенно особняком. Она очень важна в обучении и выстраивании мозга. Поэтому это не есть то, что надо делать только в свободное время.

Д.Х.: Как вам удается — а я знаю, что вы входите в сообщество ученых-исследователей, и вам надо учитывать гранты и все остальное. Как вы не допускаете?.. Некоторые данные, которые вы получили, – серьезная наука, о которой вы говорите, что она тут есть, с этим непросто обращаться. Как у вас получается, чтобы пресса и научное сообщество не интерпретировали предпосылки вашей работы, как будто это что-то вроде метафоры Моцарта, где: «О, МРТ показывает… что игра улучшает интеллект. Давайте соберем детей и заставим их играть месяцами. Они все станут гениями и поступят в Гарвард.» Как вы не допускаете, чтобы люди так поступали с данными, которые вы получаете?

С.Б.: Я думаю, есть только один способ: собрать всех моих людей, все они практики, которые могут через импровизацию или через клоунаду или еще как-то получить состояние игры. Чтобы люди знали: вот оно. Затем вы берете специалиста по ФМРТ и Фрэнка Уилсона, других серьезных ученых, включая нейроэндокринологов, и собираете из них группу, нацеленную на изучение игры. Тогда это уже крайне трудно не принять всерьез.

К сожалению, это делается в недостаточной степени, чтобы Национальный фонд науки, Национальный фонд психического здоровья или кто-то другой действительно взглянул на это иначе, всерьез. Я имею в виду то, что вы не услышите сейчас о чем-то вроде сердечно-сосудистых болезней или рака в связи с игрой. И при этом я вижу это как нечто основное для выживания в долгосрочной перспективе, как средство постижения основ общественного здоровья.

Перевод: Антон Коротин
Редактор: Александр Раковец

Источник