Пол Блум: Может ли предубеждение быть благом?

Когда думаешь о предубеждении и предвзятости, то склоняешься к мыслям о глупых и злых людях, вытворяющих нечто глупое и злое. Эту идею прекрасно резюмировал британский критик Уильям Хэзлитт, написавший: «Предубеждение — дитя невежества». Я хочу попытаться убедить вас, что это ошибочное мнение. Я хочу попробовать убедить вас, что предубеждение и предвзятость естественны, часто рациональны и зачастую даже нравственны. Как только мы это осознаем, у нас будет больше шансов их объяснить, когда они заводят не туда, когда приводят к кошмарным последствиям — как и больше шансов узнать, что делать, если такое происходит.

Начнем со стереотипов. Вы смотрите на меня, знаете мое имя, определенные факты обо мне — и так составляете свои суждения. Вы можете строить догадки о моей национальности, политической принадлежности, религиозных убеждениях. Правда в том, что такие суждения обычно верны. Нам это очень хорошо удается. И удается потому, что наша способность относить людей к определенным стереотипам — не просто случайная причуда разума, а конкретный пример более общего процесса: у нас есть опыт взаимодействия с людьми и предметами в мире, подпадающими под категории. Этот опыт мы можем использовать для создания обобщений, взаимодействуя с новыми единицами этих категорий. У каждого здесь полно опыта со стульями, яблоками и собаками. Основываясь на нем, при встрече с незнакомым объектом мы додумываем: на стуле можно сидеть, яблоко можно съесть, собака лает. Мы можем и ошибиться. Стул может развалиться, если на него сесть, яблоко может быть отравлено, собака может и не лаять. По правде, это моя собака Тесси — и она не лает. Но по большей части нам это удается хорошо. В основном, наши догадки верны — как в социальной сфере, так и в несоциальной. И если бы этой способности у нас не было, и мы не могли строить предположения о новых объектах, с которыми сталкиваемся, мы бы не выжили. Несколько ниже в своём замечательном эссе Хэзлитт это признает. Он пишет: «Без помощи предрассудков и привычки я не могу ни найти путь через комнату, ни узнать, как вести себя в разной обстановке, ни понять, что чувствовать в каких-либо жизненных обстоятельствах».

Или возьмем предвзятость. Иногда мы делим мир на «наших» и «ваших», своих и чужих. И иногда, когда мы так делаем, ощущаем, что что-то тут не так, нам становится как-то стыдно за это. А в другой момент мы этим гордимся. Мы открыто это признаем. Мой любимый пример — вопрос из аудитории на дебатах республиканцев, проходивших перед последними выборами.

(Видео) Андерсон Купер: Перейдем к вашим вопросам. Вопрос из аудитории о помощи другим странам? Пожалуйста, мэм.

Женщина: Американский народ прямо сейчас испытывает тяжелые времена. Почему мы продолжаем отправлять помощь иностранным государствам, в то время как в помощи нуждаемся мы сами?

Андерсон Купер: Губернатор Перри, что скажете?

Рик Перри: Конечно. Я считаю…

Пол Блум: Все, кто стоял на сцене, согласились с предпосылкой ее вопроса: как американцам нам следует больше заботиться об американцах, нежели о других народах. На деле, обычно люди подвержены влиянию чувства солидарности, лояльности, гордости, патриотизма по отношению к своей стране или своей этнической группе. Несмотря на политические взгляды, многие горды быть американцами и более расположены к американцам, чем к другим национальностям. Жители других стран чувствуют то же к своей нации. Это же верно и для этнических групп.

Некоторые из вас могут это отрицать. Некоторые так космополитичны, что считают, будто этническая и национальная принадлежность не должны иметь никакого морального влияния. Но даже вы, искушенные, признаете, что должна быть некая тяга к «своим» в среде друзей и семьи, к кругу близких людей. Так что и вы проводите черту между «нами» и «ними».

Такое различие довольно естественно и зачастую весьма нравственно, но может и пойти наперекосяк. Это стало частью исследований великого социального психолога Генри Тэджфела. Тэджфел родился в Польше в 1919 году. Он отправился во Францию, чтобы поступить в университет, ибо, будучи евреем, не мог поступить в Польше, а затем был завербован французской армией во время Второй мировой войны. Он был схвачен в плен, и оказался заключенным в военном лагере. Это было для него ужасное время, ведь если бы обнаружилось, что он еврей, его могли перевести в концлагерь, где бы он, скорее всего, не выжил.

Когда война закончилась, и он был освобожден, большей части его друзей и родственников не было в живых. Он был занят в разных профессиях, помогал сиротам войны, но интересом его жизни было изучение предубеждения. Когда открылся конкурс на престижную британскую стипендию по стереотипам, он подал заявление и получил ее. Так он и начал свою невероятную карьеру. Его карьеру подтолкнула мысль о том, что восприятие Холокоста большинством людей было неверным. Большинство людей в то время рассматривали Холокост как своего рода отображение некоего трагического порока немцев, генетического изъяна, авторитарности личности. А Тэджфел это отвергал. Он сказал, что наблюдаемое в Холокосте — всего лишь преувеличение обычных психологических процессов, существующих в каждом из нас. Для исследования этого он проделал ряд классических опытов с британскими подростками. В одном из таких исследований он задавал подросткам разного рода вопросы, а затем, основываясь на их ответах, заключал: «Я посмотрел на твои ответы, и, основываясь на них, я определил, что ты либо…», — говорил он половине из них, — «любитель Кандинского, тебе нравятся его работы, либо любитель Клее, тебе нравятся работы Клее».

Это было абсолютно фиктивное утверждение. Их ответы не имели никакого отношения ни к Кандинскому, ни к Клее. Они, может, и не слышали об этих художниках. Он просто произвольно разделил их. Но он обнаружил, что эти категории имели значение. Когда позже он дал испытуемым деньги, они предпочитали отдать их членам своей группы, нежели членам другой. Более того, они были очень заинтересованы в установлении различий между их и чужой группой, и предпочитали отдать все деньги своей группе, если при этом другая группа получала еще меньше.

Такая предвзятость, похоже, проявляется довольно рано. Моя коллега и жена Карен Винн провела в Йеле серию исследований с детьми, где она ставит ребенка перед куклами, обладающими определенными предпочтениями в еде. Например, одна кукла любит зеленые бобы, другая — крекеры. Тестируются предпочтения ребенка в еде — они, как правило, предпочитают крекеры. Вопрос в том, влияет ли это на то, как ребенок относится к каждой из кукол. Очень даже. Дети склонны отдавать предпочтение кукле, которая любит то же, что и они. Хуже того — они выбирают ту куклу, которая наказывает куклу с иным вкусом в еде.

Такую психологию «наших» и «ваших» мы наблюдаем постоянно. Мы видим ее в политических конфликтах внутри групп с разными идеологиями. Это доходит до крайности во время войны, где «чужие» не просто получают меньше — их не считают за людей, как нацисты видели евреев паразитами или вшами, или американцы японцев — крысами.

Стереотипы также могут исказиться. Чаще всего они полезны и рациональны, но порой — иррациональны, дают неверные ответы, а иногда и просто ведут к аморальным последствиям. Наиболее изученный случай — расовая принадлежность. Увлекательное исследование было проведено перед выборами 2008 года. В нем социопсихологи обратили внимание на то, в какой степени кандидат ассоциируется с Америкой, как в неосознанной ассоциации с американским флагом. В одном из исследований они сравнили Обаму и МакКейна и обнаружили, что МакКейн воспринимается американцем больше, чем Обама. В каком-то смысле, это неудивительно. МакКейн — прославленный герой войны, и многие люди явно скажут, что в нем больше от американской истории, чем в Обаме. Также Обаму сравнили с британским премьер-министром Тони Блэром и обнаружили, что и Блэр воспринимался американцем более, чем Обама, хотя опрашиваемые четко понимали, что он вовсе не американец. Но они, конечно же, реагировали на цвет кожи.

Такие стереотипы и предвзятость имеют последствия в реальном мире — одновременно и трудноуловимые, и очень важные. В недавнем исследовании ученые разместили предложения о продаже бейсбольных карточек на eBay. На некоторых фото карточки были в белых руках, на других — в черных. Те же самые бейсбольные карточки. Те, что были в черных руках, постоянно получали меньшие ставки, чем те, что в белых.

В исследовании, проведенном в Стэнфорде, психологи изучили дело людей, приговоренных за убийство белого человека. Оказалось, при прочих равных, вероятность смертной казни значительно выше, если вы выглядите, как мужчина справа, чем если бы вы выглядели, как мужчина слева. Это в значительной степени верно потому, что мужчина справа больше соответствует прототипу чернокожего, типичного афро-американца, что, по-видимому, влияет на мнение людей о том, что с ним делать.

Теперь, когда мы об этом осведомлены, как с этим бороться? Есть разные пути. Один из них — обращаться к эмоциональным реакциям человека, к человеческой эмпатии, что мы часто делаем с помощью историй. Если вы либеральный родитель и хотите убедить своего ребенка в достоинствах нетрадиционных семей, то вы можете дать ему книгу вроде этой. [«Две мамы Хизер»] Если вы консервативны, с другим отношением к вопросу, то вы можете предложить вот такую книгу. [«Мама, помоги! Под кроватью либералы!»] Но в общем и целом, истории могут превратить безымянных незнакомцев в людей, имеющих для нас значение. Идея того, что мы заботимся о людях, когда концентрируемся на них, как на отдельных личностях, была актуальна на протяжении всей истории.

Утверждают, что Сталин сказал: «Одна смерть — трагедия, миллионы смертей — статистика». А слова матери Терезы: «Глядя на толпу, бездействуешь; глядя на человека — стремишься помочь». Психологи это изучили. Например, в одном исследовании людям дали список фактов о кризисных ситуациях, и смотрели на то, сколько они были готовы пожертвовать, чтобы этот кризис разрешить. Другой группе никаких фактов раскрыто не было, но им рассказывали о человеке, называли имя и показывали фото. Оказалось, они готовы были пожертвовать куда больше. Это не секрет для людей, вовлеченных в работу благотворительных фондов. Они не склонны забрасывать людей фактами и статистикой. Вместо этого они показывают лица реальных людей. Возможно, чувствуя сострадание к одному человеку, можно распространить его и на всю группу, к которой тот принадлежит.

Это Гарриет Бичер-Стоу. Рассказывают — хотя, возможно, это выдумка — что президент Линкольн пригласил ее в Белый дом в разгар Гражданской войны и спросил: «Так это вы та самая маленькая леди, начавшая эту великую войну?» Он говорил о «Хижине дяди Тома». «Хижина дяди Тома» — не самое великое философское, теологическое и даже, возможно, литературное произведение, но оно отлично работает, побуждая людей поставить себя на место тех, на чье место иначе они бы себя и не поставили — на место рабов. И это стало отличным катализатором великих социальных перемен.

Глядя на Америку последних десятилетий, начинаешь верить, что шоу вроде «Шоу Косби» принципиально изменили отношение американцев к афро-американцам, а шоу вроде «Уилл и Грейс» и «Американская семейка» — отношение американцев к геям и лесбиянкам. Не думаю, что будет преувеличением сказать, что главным катализатором моральных перемен в Америке стали комедийные сериалы.

Но дело не только в эмоциях. Я хочу закончить обращением к силе разума. В своей чудесной книге «Лучшие стороны нашей натуры» Стивен Пинкер пишет: «Ветхий Завет гласит: «Возлюби ближнего своего», а Новый Завет: «Возлюби врага своего». Я не испытываю любви ни к одному, ни к другому, но у меня нет и желания их убить. Знаю: у меня есть перед ними обязательства, но мои моральные чувства и убеждения о том, как себя с ними вести, не основаны на любви. Они основаны на понимании человеческих прав, вере, что их жизни так же ценны для них, как и моя — для меня». В поддержку этой идеи он рассказывает историю великого философа Адама Смита, и я тоже хочу ее рассказать, немного изменив для современных условий.

Адам Смит начинает с просьбы представить смерть тысячи человек, и что эта тысяча человек из страны, о которой вы ничего не знаете. Может, это Китай, Индия или страна в Африке. Смит спрашивает: какова была бы ваша реакция? Возможно, вы ответите: «Что ж, это очень печально», — и вернетесь к своим собственным проблемам. Если бы вы открыли сайт New York Times и прочитали об этом — что совсем не редкость — вы бы затем вернулись к своей обычной жизни. Но представьте теперь, говорит Смит, что вы узнаtте, что завтра вам отсекут мизинец. Смит утверждает, что это многое бы значило. Вы бы не спали всю ночь, думая об этом. Что поднимает вопрос: пожертвовали бы вы тысячами жизней, чтобы сохранить свой мизинец? Ответьте на этот вопрос самим себе. Смит утверждает, что категорически нет. Какая ужасная мысль! Это поднимает вопрос, который Смит формулирует так: «Если наши пассивные чувства почти всегда такие мерзкие и эгоистичные, почему наши активные принципы, как правило, такие щедрые и благородные?» И он отвечает: «Это рассудок, принцип, совесть. Они взывают к нам голосом, способным поразить наши самые самонадеянные страсти, говоря нам, что мы не уникальны и никоим образом не лучше всех остальных».

Эту последнюю часть часто называют принципом беспристрастия. Этот принцип проявляет себя во всех мировых религиях, во всех версиях золотого правила нравственности, во всех мировых философиях морали. Они во многом отличаются, но разделяют предпосылку, что нравственность нужно оценивать со своего рода беспристрастной точки зрения.

Я считаю, что лучше всех эту идею высказал не теолог и не философ, а Хамфри Богарт в конце фильма «Касабланка». Внимание, спойлер! Он говорит своей любимой, что им нужно расстаться для общего блага, и при этом — не берусь повторить его акцент — добавляет: «Не нужно много, чтобы понять, что проблемы трех маленьких людей — это всего лишь пустяки в этом безумном мире».

Наш разум может заставить нас побороть наши страсти. Наш разум может нас мотивировать на расширение эмпатии, на написание книги вроде «Хижины дяди Тома» или на чтение подобной книги. И наш разум может побудить нас на создание обычаев, табу и законов, удерживающих нас от действий импульсивных, когда как существа рациональные мы чувствуем потребность в таком ограничении. Вот зачем нужна конституция. Конституцию придумали в прошлом и применяют в настоящем. Она гласит: не важно, как сильно мы захотим переизбрать популярного президента на третий срок, не важно, как сильно белые американцы пожелают восстановить рабство — мы этого сделать не можем. Мы себя ограничили.

И в других ситуациях мы также связываем себе руки. Мы знаем, что при утверждении кого-то на работу или на награду, мы весьма предвзяты из-за расы, из-за пола кандидата, его внешней привлекательности. Иногда думается: «Ничего, так и должно быть». Но иногда кажется: «Это неправильно». Для борьбы с этим мало просто лучше стараться — нужно создавать условия, в которых эти источники информации не могут на нас повлиять. По этой причине многие оркестры прослушивают музыкантов за ширмой, чтобы единственной информацией была та, которая, по их мнению, должна иметь значение.

Думаю, предубеждение и предвзятость иллюстрируют фундаментальную дуальность человеческой природы. У нас есть интуиция, инстинкты, эмоции, и они влияют на наши суждения и действия во благо или во вред, но мы также способны к рациональному взвешиванию и разумному планированию, что в некоторых случаях мы можем использовать, дабы усилить и питать свои эмоции, а в других — пресечь их. Таким образом, разум помогает нам делать мир лучше.

Перевод: Алина Силуянова
Редактор: Анна Котова

Источник