Борьба с антипрогрессом набирает силу. В октябре 2023 года Марк Андриссен, один из основателей знаменитой в Кремниевой долине венчурной компании Andreessen Horowitz, опубликовал свой яростный «Манифест технооптимиста».
Он написал о том, что в результате «кампании деморализации», которая длится уже шесть десятилетий и охватила медиа, правительства, аналитические центры, некоммерческие организации, активистов, политиков, представителей общественности и даже глав корпораций, мечтающих о коррумпированных картелях, «нам предлагают быть сердитыми, яростными и обиженными на технологии». И хотя, по его мнению, эта кампания продвигалась под разными идеями – «устойчивого развития», «принципов предосторожности», «доверия и безопасности», «управления рисками», «пределов роста», – на самом деле она направлена против прогресса, «против технологий и против жизни».
В том же октябре свою книгу «Консервативный футурист: как создать научно-фантастический мир, который нам обещали» издал старший научный сотрудник Американского института предпринимательства Джеймс Петокукис. То, что он определил как «Великое понижение» в технологическом прогрессе и экономическом росте, а также «зацикливание» масс-культуры на катастрофе, датируется им началом 1970-х.
По его мнению, примерно в это время Америка превратилась в общество менее оптимистичное и менее ориентированное на будущее. А набирающее силу экологическое движение вместо работы над созданием более чистой окружающей среды стало (на его взгляд) «крайне враждебным технологическому прогрессу, экономическому росту и рыночному капитализму». Это включало в себя и антиутопическую картину будущего, и сомнения в нашей способности сделать его лучше, что нашло отражение в масс-культуре, а иногда ей и продвигалось.
Подобная критика совершенно не нова. Инженер и футуролог Дж. Сторрс Холл в книге «Где мой летающий автомобиль?» (переиздана в 2021 году) тоже сетовал на 1970-е годы как на начало экономической стагнации. Она стала результатом той враждебности, которую контркультура испытывала к прогрессу и которая была порождена неприятием практически любой формы использования энергии (Холл назвал это «эргофобией»). И снова массовая культура сыграла решающую роль: «Научная фантастика имеет долгую и важную традицию предлагать нам образ лучшего мира…[Но] начиная с шестидесятых годов, она в этом отношении явно терпела неудачу…».
Для этой группы «эффективных акселерационистов» в целом характерно консервативно-либертарианское мировоззрение. Но не только консерваторы жалуются на «антипрогрессивный» поворот. Например, обозреватель The New York Times Эзра Кляйн призывает к «созидающему либерализму», написав (в том числе в готовящейся к выходу совместной с Дереком Томпсоном книге), что «правила и регламенты, разработанные для решения экологических проблем 1970-х годов, мешают реализации проектов по повышению плотности городов и «зеленой» энергии, которые способны помочь решить экологические проблемы 2020-х годов… За последние несколько десятилетий наша способность видеть проблемы обострилась, а способность их решать ослабла».
Даже некоторые выдающиеся писатели-фантасты – в том числе Нил Стивенсон, Кори Доктороу и Ким Стэнли Робинсон – согласны с тем, что фантастика должна предлагать вдохновляющий (хотя и не наивный) взгляд на нашу способность формировать будущее. (Стивенсон совместно с Центром науки Университета Аризоны был учредителем проекта «Иероглиф», целью которого является создание научно-фантастических историй, которые могли бы вдохновлять ученых, инженеров и предпринимателей).
Это – правда, что, начиная с 1970-х годов, в популярной фантастике будущее изображалось мрачным настолько часто, что это стало его привычным образом. Экологическая катастрофа, чудовищное неравенство, власть корпораций, порабощение людей технологиями и даже крах цивилизации – всё это повторяющиеся темы и ситуации. И они заняли видное место в более серьезной научной фантастике, вышедшей на передний план после знаковых фильмов «Космическая одиссея 2001 года» и «Планета обезьян». Они отражали развитие экологического сознания того времени, критику промышленного капитализма и «прогрессивной» действительности.
Какими бы старомодными в некоторых аспектах не казались сейчас такие ленты, как «Зеленый Сойлент», «Роллербол » и «Колосс: Проект Форбина», «Бегущий по лезвию», «Бразилия» и т. п., они задали шаблон, который до сих пор сохраняется в кино, телепрограммах, аниме, видеоиграх и романах. В результате историк и публицист Джилл Лепор отмечает, что современной художественной антиутопии присущ «радикальный пессимизм»: «Раньше антиутопия была литературой сопротивления, а сейчас стала литературой подчинения, литературой недоверчивого, одинокого и угрюмого двадцать первого века… Он не может представить себе лучшего будущего и не утруждает никого его созданием».
И такие замечания тоже не новы. Подобную мысль о явном фатализме «Бегущего по лезвию» язвительно высказала в своей рецензии Полин Кейл, кинокритик журнала The New Yorker: «И вот мы – спустя всего лишь сорок лет – в ужасных электронных трущобах, а «Бегущий по лезвию» не спрашивает: «Как это произошло?». Картина рассматривает это мрачное будущее как данность – вопрос решен, мы не должны подвергать его сомнению. …Научно-фантастические фильмы прошлого часто были утопическими или предостерегающими, этот же фильм кажется безразличным, пресыщенным и, возможно,… немного мстительным».
Если заглянуть чуть дальше в прошлое, то можно сослаться на эссе Сьюзен Зонтаг «Воображая катастрофу» (1965), в котором критиковалось то, что научная фантастика, связанная с холодной войной, помогает нормализовать идею возможного уничтожения человечества, к которой совершенно не стоит привыкать. Или сослаться на мысль голландского историка и социолога Фреда Полака, высказанную в его книге «Образ будущего» (1973), о нигилизме и отчаянии образов будущего: «[Мы] вполне можем спросить себя, не является ли упадок утопического мышления упадком и самого социального прогресса».
При этом продвижение позитивного образа будущего не является обязанностью создателей масс-культуры, и их аудитория вряд ли этому образу поверит, учитывая нынешние тенденции. Единственная их «ответственность» – говорить правду, по крайней мере, так, как они ее видят. Например, что климатический кризис, который с 1970-х годов предсказывали часто высмеиваемые экологические алармисты, несомненно, начался.
Антиутопии обычно рассматриваются как предупреждение о том, что может произойти. С позиции культуры мы движемся в сторону «Бегущего по лезвию» с его экологическим коллапсом и властью корпораций, и этот вариант пока остается нашим вполне реальным будущим, если уже не тревожным настоящим. То, что наша траектория такова, – это не проблема воображения творцов (не говоря уже о заговоре отчаяния), просто политически, экономически и социально она является по сути антиутопичной. Более того, страхи, выраженные в некоторых научно-фантастических произведениях 1970-х годов, превратились из предсказаний в описания не потому, что мы прислушались к опасениям, а потому, что мы этого не сделали. Поэтому наше будущее – это не летающие автомобили, а то, что «обещала» нам фантастика.
Конечно, сегодняшние акселерационисты утверждают, что единственный способ избавиться от нашего вроде бы парадоксального недуга (когда при значительном росте уровня жизни многие испытывают недоверие к будущему) – это ускорить «машину технокапитала» Андриссена. Но, как и критикуемые им луддиты, акселерационисты игнорируют то, что наши страхи перед будущим (отраженные в массовой культуре) связаны на самом деле не с технологиями, а с потерей контроля, не с прогрессом, а с властью и с нашей коллективной способностью управлять современным промышленным капитализмом. Тогда как его самые яростные сторонники, похоже, враждебно относятся к признанию любых ограничений – политических, социальных или экологических.
В общем, если нас призывают не бояться будущего, возможно, было бы лучше убедить в том, что там для нас есть место, что мы можем его создать. Покажите будущее, в которое нам хотелось бы поверить. Как написал Эзра Кляйн: «Отношение к значительной части общества с уничтожающим презрением не ускорит наступление лучшего будущего. Это лишь, как и раньше, настроит людей против политики и стратегии прогресса. Самая важная технология из всех – это доверие».