Представьте себе мир, подобный нашему, за исключением того, что это именно рыбы стали самыми разумными существами. Каким-то образом они научились использовать технологии и построили рыбью цивилизацию, столь же развитую, как наша собственная.
В этом мире рыбы с легкостью перемещаются между водой, воздухом и сушей на небольших аэромобилях. Их технологии позволяют им иметь рыбьи города, сложные рыбьи политику и экономику, развлечения и моду, философию и науку.
Современные рыбы способны жить жизнью, о которой их предки и мечтать не могли. Они способны быть бухгалтерами, водителями автобусов и специалистами по найму рыб. Они даже способны жить там, где практически нет воды – просто привозят воду и пищу из океана или океаноподобных ферм.
Прошли тысячелетия со времен жизни в открытом океане, где рыба должна была искать пищу и уворачиваться от акул. С тех пор возникли и исчезли целые рыбьи империи, и сейчас лишь немногие, вроде парня из телешоу Survivorfish, способны самостоятельно выжить в дикой природе.
А теперь представьте, как одна из этих сверхцивилизованных рыб открывает люк своего аэромобиля и голой бросается в океан. И хотя это выглядит пугающе, разве нет в этом чего-то весьма будоражащего? Пробуждающего в этой рыбе что-то глубокое, какую-то родовую память, нечто, что умирает от желания искупаться?
И не покажется ли стороннему наблюдателю, например, инопланетянину, абсурдным, что рыбы настолько увлеклись современной рыбьей экономикой, развлечениями и политикой, что почти перестали плавать?
У этой цивилизации, безусловно, есть свои преимущества – современные рыбы всё еще могут удовлетворять свои инстинктивные желания, борясь за ресурсы, обзаводясь потомством и становясь «большой» рыбой в своих «прудах». Они редко беспокоятся о хищниках, наслаждаются непрерывным потоком пищи, у них есть масса захватывающих занятий. Но разве такой образ жизни не выиграет хотя бы от небольшого количества плавания, от поиска пищи под водой и от тех вещей, для которых тело и мозг рыбы созданы на 99,9%?
Об этом я думал, пойдя в прошлом месяце в поход. Поход – это явно не то же самое, что возвращение к дотехнологической жизни. Я взял с собой полуфабрикаты, защищающий от насекомых спальный мешок, фонарик, зажигалку и, наверное, еще полсотни приспособлений, помогающих справиться с природой. Даже довольно далеко от парковки мой карманный суперкомпьютер всё еще работал.
Однако поход делает существование менее изнеженным. Вы находитесь на открытом воздухе, ограничены в технологиях, и это, кажется, бодрит ту обширную, но дремлющую часть человеческой психики, которая создана именно для выживания в несимпатичном мире природы. Вы готовите еду на костре. Температура может опуститься ниже комфортного уровня. Возможна встреча с медведем. И хотя она маловероятна, но перспектива смертельной схватки с другим млекопитающим будет приходить вам в голову чаще, чем обычно.
Были там медведи или нет, но я наслаждался более простыми и реальными занятиями. Я час или два собирал дрова. Искал упавшие, достаточного диаметра ветки, сухие, а не гнилые. И через некоторое время уже издалека видел то, что мне подходит. Если ветка была тусклой или лежала прямо на земле, то, несомненно, сгнила. Если на что-то опиралась, то, скорее всего, достаточно высохла, чтобы хорошо гореть. Я втянулся в эту простую задачу. В этих поисках я царапал ноги о кусты, терпел укусы комаров и сильно потел. Эта задача не была комфортной, но приносила огромное удовольствие.
Я уже давно заметил, что чувствую себя хорошо, делая всякий раз то, что делал бы древний человек. Когда переношу тяжести, лазаю по камням, рассматриваю дикое растение или просто ищу тенистое место для отдыха, всегда возникает инстинктивное умиротворение. Я не нахожу эти вещи «веселыми» или развлекающими, как, например, поедание Oreos или просмотр телевизора. Я нахожу в них какое-то изначальное удовлетворение, почти облегчение, какое может испытывать рыба, нырнув в открытую воду.
Я подозреваю, что какая-то часть нас, не обязательно сознательная, просто жаждет заниматься деятельностью, на адаптацию к которой человеческое тело и мозг потратили целые эпохи. В частности, я говорю:
• О ручном труде с видимым результатом – что-то строить, собирать (ягоды, дрова), строгать/вырезать/красить, перебирать и ухаживать за вещами, которыми будешь пользоваться долго
• О сидении у костра или трапезе (желательно и то, и другое) вместе с другими людьми
• Об исследовании естественной и непредсказуемой среды (парки – это хорошо, но дикая местность – лучше)
• О выполнении физических действий без слов, лишь со спокойным вниманием к ним и ничему больше
• Об использовании требующих координации способов передвижения: ходьбы пешком, скалолазании, ношении груза
• О внимательном рассматривании растений, животных, грибов и насекомых
• О физическом взаимодействии с другим человеком при выполнении задачи
• Об осмотре с определенной целью окружающего пространства
• О создании и обустройстве укрытия в нем
Сравните это с современными занятиями, к которым мы не слишком приспособлены, что, вероятно, несколько сбивает нас с толку:
• Постоянное внимание к отвлеченным моральным ситуациям – т. е. политике – и последующие размышления
• Телекоммуникация – превращение голосов, лиц и слов в призрачные отпечатки людей
• Быстрое переключение между задачами и темами для размышлений
• Использование одноразовых инструментов, которые не вызывают уважения или желания ухаживать за ними
• Передача на аутсорсинг журналистике, науке и другим политизированным институтам наших знаний о мире
Эта похвала дням пещерного человека может звучать романтично или сентиментально. И я не буду притворяться, что хочу жить голым в лесу. Но если учесть, насколько эти конкретные занятия дотехнологической эпохи отличаются от набора текста на экране, ввода формул в электронную таблицу или просмотра за пару минут массы новостных заголовков, становится ясно, что существует колоссальная разница между выполнением того, к чему люди привыкали тысячи лет, и тем, чем мы занимаемся всего одно–два поколения. Это разница между рыбой в воде и рыбой в аэромобиле.
Я не говорю, что в современных занятиях обязательно есть что-то плохое. В конце концов, мы выполняем их, потому что они приносят пользу. Но, кажется, есть что-то изначально правильное и здоровое в том, чтобы заниматься делами, к которым у нас есть древняя привязанность, и думаю, вы это чувствуете.
Есть некоторые глубоко человеческие занятия, которые современность не превратила в совсем уж редкие, хотя они и стали встречаться реже: это забота о детях, совместная трапеза, использование простых инструментов, охота, строительство несложных сооружений, лазание по камням, хождение пешком, особенно по дикой местности. Эти действия выглядят очень полезными для нас и в некотором роде являются огромным облечением для системы, которую почти всегда заставляют делать не то, для чего она была создана.
Указание на это подспудное давление не ново – о нем Генри Торо написал в увековечившей его книге – но не думаю, что мы придаем этому достаточно значения. Мои слова не о том, что «мы должны кое-чему поучиться у наших предков», а скорее о том, что «мы сухопутные рыбы, которые почти уже не плавают, но каждая клеточка нас умирает от желания вернуться в воду, даже если это совершенно чуждо нашему сознанию».
Поэтому, когда вы идете в поход, или взбираетесь куда-то, или изучаете прожилки на обратной стороне листа, посмотрите, есть ли в этом что-то откликающееся, что-то большее, чем просто «поехать за город» или «подышать свежим воздухом». Не пробуждает ли оно внутри нас, помимо новизны, нечто более глубокое – чувство дома.
Версию нашей проблемы вы можете увидеть и в современной собаке. Коко очень хочет гоняться за белками, как это делали ее предки, хотя ей это и не нужно, потому что вы кормите ее каждый день в 18:00. Но в отличие от волка, у нее новая и противоречивая задача – радовать вас. Она не хочет вас огорчать, запрыгнув на стол и стащив кусок курицы. Вместо этого она сидит неподвижно, широко раскрыв глаза, напряженная и полная надежды, как плохой игрок в покер с хорошими картами. Но если вы приведете ее в большой парк и отпустите с поводка, она покажет, что ей так всегда хотелось сделать.