«Много знает лиса, еж же одно – но важное». Строчка из Архилоха прочно закрепилась в статьях о талантливых людях, которых принято делить на две группы — «ежей» и «лисов». «Ежи» привержены одной идее и развивают ее всю жизнь, а лисы обладают знаниями и навыками из разных областей. Историк Питер Берк, автор книги «Полимат» решил посмотреть, какая категория преобладает среди универсально одаренных людей. Оказалось, все не так очевидно.
Начиная свое исследование, я полагал, что большинство полиматов окажутся «лисами», которые, словно под действием центробежной силы, двигаются по направлению к разным видам знаний. Некоторые полиматы действительно считали себя «лисами». Жильбер Шинар признавался в своих скитаниях (vagabondage), как и Майкл Полани, а Грегори Бейтсон говорил, что любит «окольные пути».
С другой стороны, то, что для посторонних выглядит как разбросанность интересов, сами полиматы могут рассматривать совершенно иначе. О Германе Конринге писали, что «его тексты кажутся совершенно разнородными, но в его голове они были сопряжены воедино». Отец Павла Флоренского («русского Леонардо») беспокоился из-за того, что сын периодически меняет направление своих интересов, но сам Павел писал матери: «Математика — это ключ к мировоззрению… для которого нет ничего настолько неважного, чем не надо было бы заниматься, нет ничего не стоящего в связи с другим». О себе он писал, что «задача его жизни» состояла в движении «по пути к будущему цельному мировоззрению». Замечая, насколько разные книги читает его сын, отец Джозефа Нидема тоже предостерегал его: «Не рассеивай свою энергию, мой мальчик». Однако сам Нидем, оглядываясь назад, видел в себе «строителя мостов» или синкретиста.
Герберт Саймон, с его интересами, охватывающими все социальные науки, а также математику и информатику, выглядит квинтэссенцией всего «лисьего», но, по его собственным словам, «то, что казалось разбросанностью, на деле было ближе к мономании» с фокусом на логике принятия решений. Джейкоб Броновски отмечал: «Все, что я писал, хотя и казалось мне год от года очень разным, обращается к одному центру: уникальности человека, которая вырастает из его борьбы (и таланта), позволяя познать природу и самого себя». Количество полиматов, вовлеченных в те или иные проекты по унификации знаний, тоже говорит в пользу значимости идеала «ежа».
Представление некоторых полиматов о себе (или то, как их воспринимают другие люди) порой нарушает базовую дихотомию или выходит за ее рамки. В эссе, где она была предложена впервые, Исайя Берлин называл Толстого «лисом», который искренне считал себя «ежом». Пауль Лазарсфельд (по словам Мари Яходы, его бывшей жены) был «лисом» по «талантам и интересам», которого привлекали математика, психология, социология и медиаведение, однако «исторические события заставили его маскироваться под ежа». В Джордже Стайнере видели «двух Стайнеров» — «лиса» и «ежа». Историк Карло Гинзбург говорил о себе: «Становясь все больше и больше похожим на лиса, я в конечном счете все-таки считаю себя ежом».
Такие примеры, как Леонардо, Александр фон Гумбольдт и Мишель де Серто, тоже высвечивают проблемные места в этой дихотомии. О Леонардо часто отзывались как о человеке с центробежными интересами, но то, что на первый взгляд кажется бесцельным любопытством, обычно связано с его главными идеями: «Эти невидимые нити соединяют отдельные фрагменты». Леонардо исходил из допущения, что «все наблюдаемое разнообразие природы является признаком внутреннего единства». Александр фон Гумбольдт тоже кажется ярким примером «лиса», но сам он считал, что «все силы природы связаны и переплетены между собой». Его научные достижения были прежде всего нацелены на то, чтобы показать взаимосвязи «между климатом и растительностью, между высотной поясностью и плодородием почв, между человеческой продуктивностью и отношениями собственности, между животным и растительным царствами».
[…]
Вместо того чтобы жестко разграничивать две группы полиматов, полезнее было бы разместить их в диапазоне между этими полюсами. Возможно, еще лучше отражает ситуацию представление о том, что многие полиматы постоянно колебались между центробежными интересами и стремлением устанавливать связи.
Судя по всему, подлинные «лисы» редки, а «ежи» куда более многочисленны, хотя, безусловно, нужно проводить различия между теми, кто желает видеть взаимосвязи, теми, кто утверждает, что нашел их, и теми, кто действительно показывает взаимосвязи между разными областями знаний. В любом случае «лисьи» черты характера довольно часто приводили к тому, что я назвал синдромом Леонардо.
Синдром Леонардо
Обычным явлением в жизни полиматов является разброс интересов, из-за которого они порой не дописывают книги, не заканчивают исследования и не совершают открытия, до которых было рукой подать.
Безусловно, самым знаменитым примером подобного разбрасывания является Леонардо, но в этом плане у него есть конкуренты. Лука Голштениус, немецкий ученый, более всего известный своими публикациями античных и средневековых текстов, брался за многие масштабные проекты, например такие как коллекционирование надписей или написание книги об истории папства, но не доводил их до конца. Как мы уже видели, Пейреск вообще не опубликовал ничего, хотя благодаря своей переписке сделал для распространения знаний гораздо больше, чем другие ученые своими книгами. Лейбниц так и не закончил свое новаторское исследование по средневековой немецкой истории. Современный почитатель Роберта Гука отмечает его «неспособность доводить дела до конца», недостаток,
породивший у последующих поколений другую неспособность — оценить его заслуги по достоинству.
Примеры упомянутого синдрома можно найти и в XIX, и в XX веке. Томас Юнг отмечал, что его сильной стороной было скорее «проницательное предположение», нежели доведение исследования до завершения. Хотя он долго работал над расшифровкой египетских иероглифов, то принимаясь за дело, то снова откладывая его, в итоге успеха добился его соперник — француз Шампольон. Томас Гексли писал о себе, что его интеллект скорее «остер и быстр», нежели «цепок и глубок».
[…]
Что касается Александра фон Гумбольдта, он намеревался опубликовать свой дневник экспедиции в Америку вскоре после возвращения в 1804 году, но его последняя часть увидела свет только тридцать пять лет спустя, а введение к книге так и не было дописано. Если бы Гумбольдт умер в семьдесят, а не в восемьдесят девять лет, то его самый знаменитый труд «Космос» вообще бы не появился в печатном виде (пять томов выходили с 1845 по 1862 год). Эта книга тоже осталась незавершенной.
Фрейд, по словам его друга и биографа Эрнеста Джонса, «в ранние годы был совсем недалек от мировой славы, но не отважился довести свои мысли до логического завершения, хотя до него оставалось совсем немного», особенно в вопросе об использовании кокаина в медицине. О Патрике Геддесе говорили, что он «быстро начинает скучать, и ему всегда интереснее заняться новой идеей, нежели довести предыдущую до той стадии, когда он сможет написать о ней монографию». В исследовании об Отто Нейрате отмечается не только «чрезвычайная плодотворность и большой потенциал его идей», но и тот факт, что «у него не было времени прорабатывать их как следует». По словам биографов, с симпатией относившихся к Майклу Полани, весь его «послужной список» (даже в основной науке, химии) «испещрен не полностью достигнутыми целями». Лайнус Полинг, сочетавший занятия
физикой, химией и биологией, был на пути к открытию структуры ДНК, но не добился результата — возможно, потому, что отвлекся на другие задачи.
Подробнее о книге «Полимат» читайте в базе «Идеономики».